Вот и все. Хочется расхохотаться истерично в лицо суке-судьбе, придумавшей этот спектакль и поставившей его на подмостках наших с Руни проклятых жизней. Финал старинной трагедии, полной пафоса и фальши. Занавес кроваво-красными тряпками шитый. Титры немого кино черно-белого. И пустой зрительный зал. Никаких аплодисментов. Да, пожалуй, все правильно, горькая сказка горького жанра «жизнь» не заслуживает оваций. И только тишина режет мой слух, и только темнота слепит мои глаза, и только боль ранит мое сердце глупое, безумное, бездумное. Почему я мыслю так странно, такими рваными фразами, такими горячими проклятиями, такими болезненными признаниями? Наверное, я сошел с ума. Чувствую, как снежинки глубоко вонзаются в кожу и тают на сухой горячей поверхности, чувствую, как лед струится по венам, обжигая, выжигая все изнутри. Мать вашу, этот лед спалит меня. Он не оставит во мне ничего, никакой надежды на спасение, одно только сухое обгоревшее тело, которое потом пеплом по ветру развеется... Но я не жалею, серьезно. Мне уже откровенно плевать. Я как Икар из того старинного мифа, который блуждал многие годы по лабиринту, спасаясь от немого ужаса, а потом надел крылья и поднялся к солнцу... но солнце спалило его, и он упал, израненный и обожженный, на дно моря... Дурацкое сравнение, правда? Но я именно так чувствую себя. Слишком приблизившимся к солнцу. К солнцу, которого был недостоин. Ну к черту, правда, я это переживу. Мара, мой мир не ограничивается твоими глазами, твоим бархатным голосом и твоими мягкими податливыми губами... наверное, я буду по ним скучать, но... но у меня есть теперь свобода и возможность выбора. И я утоплю в горьком виски воспоминания о тебе, и я растворю изумрудное золото твоих глаз в сотнях других глаз, зеленых, карих, голубых, и я забуду интонации и переливы твоего шепота, и я отдамся на растерзание чужих губ, чужих рук, чужих страстей... Это лучше, чем страдать и убиваться. Я не создан для любви. Я всегда знал это. Ты заставила меня подумать иначе, ты сломила меня, но не сломала, слышишь? Я себя контролирую. Я держу себя в руках.
Трясу головой, вытряхивая снег, серый, как пепел, бесцветный, как вся моя жизнь. Иду, не оборачиваясь. Да, я знаю, что она следит за мной, провожает взглядом, прожигает насквозь своими изумрудными глазами. Но что с того? Она теперь для меня никто. Я бы даже сказал, ничто. Пустое место. Иду, загребая ботинками снег, слышу, как он хрустит и скулит жалобно под моими ступнями. Или это не снег, а мечта моя, в грязь втоптанная? Твою мать, о чем я вообще думаю? Бред собачий. Ну, или я вправду окончательно свихнулся. Хлопаю по карманам, вытягиваю пачку сигарет, потом выуживаю зажигалку, щелкаю — и маленький тлеющий огонек загорается в нескольких сантиметрах от моих болезненных красных глаз. Табачный дым заворачивает в серые облака, похожие на грязную вату, и сносит куда-то на юг. Ветер северный. Холодно. Морозно, я бы даже сказал. А ведь всего несколько минут назад казалось, что ночь теплая и мягкая. Все потому, что сердце изнутри грело. А теперь сердца нет. Теперь там только глыба ледяная. Но ничего, не страшно... Ноги только почему-то держат плохо. Странно. Пожимаю плечами в пустоту. Новая затяжка. Чем глубже, тем мир кажется проще. Ни к чему абстракции и пространственные рассуждения. Их время вышло. Надо просто напиться так, чтобы ног не чувствовать, и хорошенько трахнуться. И самое главное — не пожалеть об этом с утра, просыпаясь в постели с голой шлюхой и раскалывающейся на две части башкой. Блять, да чего я вообще думаю о какой-то любви? Веду себя как беспомощный влюбленный мальчишка. Довольно уже распускать слюни, мне не пятнадцать лет. Любовь? Спасибо, увольте, пробовали, отравились, больше не хочется. Серьезно, решено, напиться и трахнуться. И даром, что мысли будут разбегаться в разные стороны, как крысы с тонущего корабля, главное, что в глубине души я буду знать - это правильно. Правильно ли?
И вот, все происходит именно так, как я хочу. Со стороны кажется, что я сопротивляюсь, что мне противно, но это только видимость. Я вполне доволен. И этим мерзким запахом пота, разящим со всех сторон и путающим остатки покромсанного в клочья рассудка, и этими грязными стаканами, которые передают от посетителя к посетителю, даже не споласкивая, зато щедро наполняя до краев отменной искристой отравой, которая жжет горло, не давая нормально дышать, и этим сигаретным дымом, пронизанным лучами ультрафиолета и клубящимся под самым потолком дешевой ночной забегаловки, и этой музыкой, которая точно кувалдой выбивает через уши последние здравые мысли, и этими смуглыми полуобнаженными телами, которые трутся возле него, кожа к коже, скользят тонкими ловкими пальцами к его ширинке, сжимая член, чертят горячими языками круги вокруг его горящих ушей, шепчут что-то сладко, томно, обещают рай... Я не против.
Потом в нос ударяет свежий воздух, в глаза — желтый свет фонарей, в уши — визг автомобильных тормозов, и я немного трезвею. Знаю, что меня везут куда-то. Не сопротивляюсь. А зачем? Я свободен. Мне можно все. И плевать, что уже за сорок, что уже здоровье ни к черту, что алкоголь и табак скоро сведут меня в могилу... Умирать не страшно. Может, будет наконец тот самый вечный покой, о котором без устали говорят и пишут. Я бы не отказался отдохнуть от всего того, что случилось со мной в этой проклятой жизни. Ведь даже уцепиться не за что и не за кого. Нет никакого смысла продолжать это. Только если ради слепого, немого, глухого наслаждения. Я просто сосредотачиваюсь на ощущениях, и старое, покореженное временем тело не подводит меня. Возбуждение захлестывает, точно кнутом по спине полосует. Всего несколько сладких минут в ловких руках безымянной шлюхи, которую я даже разглядеть не пытаюсь, - и я готов растерзать ее в клочья на этой проклятой постели. Переворачиваю ее на спину с утробным рычанием, чтобы содрать с нас обоих остатки одежды, разорванной в клочья, грубо раздвинуть ее бедра и войти внутрь одним сильным и резким толчком. О да! Голова такая блаженно пустая и гулкая, что хочется кричать, чтобы почувствовать, что я еще существую. И я кричу, раздирая горячее тело под собой на две половины. Задыхаюсь. Постоянно сглатываю, чтобы смочить слюной сухое горло. По коже пот. Наконец падаю рядом с ней, отталкивая от себя липкое тело. Фу, слишком жарко. Встаю и подхожу к окну, чтобы распахнуть его настежь. В спальню тут же врывается вихрь колючего снега, обжигая распаленную кожу. Я даже не смотрю на эту шлюху. Сажусь на постель спиной к ней, вытаскиваю сигарету... какая уже за сегодняшний вечер? К черту, не считаю. Сижу и молча курю. Дым играет под полотком клубами серого тумана. Тюль на окнах полощется от ветра. Время тянется медленно, и я чувствую, что начинаю проваливаться в какую-то бездну. Из забытья меня выдергивает звонок в дверь. Такой резкий и пронзительный, что я тут же вскакиваю, и сигарета падает из рук на колени. Твою мать! Чертыхаясь себе под нос, стряхиваю на ковер горячий пепел, растираю обожженную кожу, потом встаю и прямо так, не одеваясь, иду в прихожую. В глазок не смотрю, сразу распахиваю дверь, и ошалелые пьяные глаза округляются от удивления. Вау, какие гости в такой поздний час! Или это так, случайно, не в ту дверь позвонили? Минуту или больше стою и во все глаза смотрю на Мару.
- Чего тебе? - сухо и грубо. Смотрю презрительно, на лице — гримаса отвращения. Потом вздыхаю. - Ну окей, я не намерен стоять у распахнутой двери всю ночь, так что входи или проваливай, - открываю дверь пошире, впуская ее внутрь. - Так чего тебе надо? - разворачиваюсь к ней спиной и иду в спальню, чтобы накинуть халат. Потом подхожу к постели и шлепаю по ягодице полусонную шлюху. - Эй, ты, одевайся и убирайся к чертям собачьим, - потом снова выхожу в коридор. - Я надеюсь, ты не извиняться пришла, потому что это мертвый номер, Мара. И к тому же, как видишь, я уже отпустил тебя и почти забыл.
