Начало игры.
Джейн в тысячный раз кидает взгляд на присланную, судя по изрядно помятым и потрёпанным краям конверта, открытку-письмо с обозначением обратного адреса, и сверяется с почтовым ящиком. Было далеко за восемь часов вечера – и, признаться, навернув полноценный рейд по Штатам, все имевшиеся в запале желания О’Нилл сводились к весьма примитивным: поесть, принять душ, и уткнуться носом в подушку. Хотя, если посудить, виновата в подобном была только она одна; быстрая отяжелённая немногочисленным, но, всё же, багажом, дробь подошв ботинок по ступеням – она поднимается на крыльцо, нетерпеливо переминаясь с одной ноги на ноги, и долго зажимает кнопку звонка – дверь отвечает ей скупым молчанием, и Джейн открыто хмурит брови, без стеснений морщась. Девушка вновь звонит, но никто всё также не реагирует на незваную гостью – посему, сделать ещё какой-либо вывод, кроме как о том, что дома, похоже, никого не имеется, у неё уже не остаётся сил.
О’Нилл вновь сбегает вниз по выложенной камнем лестнице, минуя невысокую ель, огибает дом по периметру, заглядывая в плотно зашторенные окна, и повторно напоминает себе о том, что её здесь, впрочем-то, никто и не ждал. По сути, сама себя она здесь тоже не ждала.
Всё началось месяца два назад – помнится, то утро, когда Джейн поднялась с кровати с полным осознанием того элементарного факта, что так просто продолжаться не может, выдалось на редкость хреновым – одна вышедшая из строя микроволновая печь и пролитый на рубашку кофе стоил обычно отводящейся на целый день, а то и все два, кулёк нервов; впрочем, когда О’Нилл окончательно поняла, что именно «продолжаться не может», мыслям было указано течь в привычном направлении, да вот незадача: последующие мгновения бытия шли до странности кувырком, и никоим образом не желали укладываться в обыденные рамки восприятия – ни по полочкам, ни по стопочкам, ни при помощи утрамбовывания их ногой. А, как известно, больше перемен Джейн ненавидела только незавершённость и разруху всех имеющихся планов на корню. Если уж изменять, так с размахом, не правда ли?
На улице – затянувшийся вечер, чрезмерно плавно переходящий в ночь, небольшая типично осенняя прохлада, которую человеку закалённому вообще прохладой назвать-то трудно, довольно-таки просторный ландшафт – О’Нилл окидывает взглядом новёхонький, судя по состоянию растительности и построек, райончик, и сбрасывает небольшую сумку с собственным барахлом на крыльцо, плюхаясь рядом с вещами на верхнюю ступеньку и прислоняясь спиной к гладкой колонне – камень приятно холодит сквозь ткань тёмной футболки с принтом «Guns N' Roses» в районе груди, и О’Нилл безо всякой аккуратности кладёт поверх разъехавшейся в бесформенности сумки свою куртку, взятую, скорее, «всякого пожарного» ради, нежели чем из-за действительной склонности беспричинно мёрзнуть, как то обычно бывает у большей половины её знакомых и приятелей. На собственную глупость и нерасчётливость хочется, без малого, ругаться не умолкая – не сказать, чтобы Джей не была, по крайней мере, на сто с лишним процентов уверена в том, что дома может никого и не оказаться, но реальность действительно слишком отрезвляюще – до той степени, что О’Нилл невольно принимается корить себя даже за такую мелочь, что не рассчитала на трассе скорость и приехала раньше планируемого. Вообще, по её личным подсчётам, с теми остановками, которые она совершала в течение пересечения Соединённых Штатов Америки, сейчас должно было быть далеко за полночь, но никак не столько, сколько показывали наручные часы – по крайней мере, теперь у Джо появилась просто замечательная возможность ещё раз сто подумать о своём решении, и усомниться в его абсурдности. Блеск.
Начать хотя бы с того, что она явственно сожгла все мосты за своей спиной – собственно, к настоящему моменту О’Нилл ни коими плюсами, кроме как кругленькой суммой в кармане джинс, парой шмоток и скудным набором средств личной гигиены, похвастать не могла. Да, безусловно, в её распоряжении было целое авто – к слову, именно за рулём сего чуда техники Джейн и совершила своё путешествие, не прибегнув к непосильной карману и нервам помощи аэрофлота, или, что было реальнее для неё же самой, автобусов и автостопа. Линкольн МКХ, тускло поблескивающий белым боком в едва касающемся района солнечном закате, местами пыльный до безобразия от проеденного на нём расстояния, примостился ныне чуть вдали, у дорожки перед домом – собственные четыре колеса были, помнится, получены благодаря бравой работе в Министерстве Путей Сообщения, и своими же силами заработанным деньгам, и машине, подобной этой, О’Нилл именно сейчас была рада, как никогда – признаться честно, с неё хватило бы и хиленького седана, на котором бы Джей, впрочем, долго бы не протянула в более длинной поездке. Линкольн же, хоть и ел бензин, словно за семерых, позволил перенести поезду в более приятном свете – впрочем, удавиться от той суммы, кою пришлось потратить на топливо, О’Нилл всё равно желалось со страшной силой. Так что имеющиеся в наличие плюсы в свете недавних событий наврятли можно было назвать таковыми.
Будучи вообще не принимающим всяческие жизненные изменения человеком, по жизни Джейн могла едва ли не сосчитать свои крупные поездки в иные места – сие, как правило, случалось ещё в детстве и отрочестве, когда О’Нилл коротала летнее время на пару с родным братом в столь же знакомых местах. Знакомых, в основном, от того, что семья О’Нилл вообще отличались крайней консервативностью в плане места жительства, и старались новых мест на собственной шкуре не опробовать. Причина, по которой Джей в кои-то веки решилась внести некоторые жизненные коррективы, была довольно-таки фундаментальна и весьма обоснованна. Впрочем, в противном случае она бы даже с места не тронулась.
Дама, на крыльце дома которой девушка сейчас импровизированно переводила дух, была для неё далеко большим, нежели чем просто «подругой» - с Агатой Клэйн Джо была знакома порядком около года, и не видела её ещё, быть может, даже и больше – всё это время, после того как Клэйн переехала в Питтсбург, они ограничивались телефонными звонками и открытками раз в полгода, в качестве поздравления с каким-нибудь праздником, которые, собственно, О’Нилл особо не интересовали, а являлись, скорее, очередным достойным предлогом, чтобы как-либо вызволить Агату на связь. В подобном отстранении друг от друга была и её собственная вина – помнится, девушка сама отказалась от того, чтобы уехать с Клэйн в Питтсбург, когда последняя предоставляла ей подобный шанс, мотивировав сие тем, что не хочет конфликтовать с сердобольной матерью. Тогда это было важно – безусловно, Джейн и сейчас очень любила женщину, даровавшую ей жизнь, и обеспечившую хорошее, в понимании О’Нилл, детство, но сейчас, именно сейчас Джо, кажется, поняла, что в кои-то веки пришла пора вываливаться из родного гнезда – сидеть на чужой шее ей не хотелось. Не смотря даже на то, что она сама зарабатывала гораздо больше собственной матери. Но теперь буквально вчерашние мотивы были смело скинуты в мусорную корзину бытия, без малого, спровоцировав О’Нилл на вполне решительные действия – таким образом, через вагон и ещё тележку времени Джейн воспользовалась таки предложением столетней давности, даже будучи не до конца уверенной в его неизменной силе.
Ей даже казалось, порой, что её так неловко настигла полноценная беда, зовущаяся «кризисом среднего возраста» - нет, безусловно, никакого кризиса в подобные годы и быть не могло, но симптомы такового состояния были весьма схожими,- что Джейн чудилось, будто она достигла своего конца, преграды, бетонным блоком обозначавшей своеобразный финиш её собственной жизни – такое, быть может, бывает в жизни всякого человека. Особенно, когда заканчивается, обрываясь, его неустанно увлекательная соперническая борьба с тем, кто до некоторой поры шёл подле на протяжении многих лет. И у её человека просто началась новая жизнь – брат находился на грани обзаведения собственной семьей и выводком, посему, причин для того, чтобы лезть в теперь уже чужую жизнь, О’Нилл не видела. Следовательно, нужно было заняться своей.
И было бы, чем заниматься.
Джо нетерпеливо вскакивает на ноги, чуть сгибаясь в спине и накрывая ладонями коленные чашечки – в пути провести пришлось слишком долго, особенно, для организма, к подобному не привыкшему, и именно сейчас Джей меньше всего хотелось сидеть сиднем. Делать, впрочем, было особо нечего – а ведь Агата могла и вовсе не приехать, сим же утром, скажем, завернув в какую-нибудь внеплановую командировку. Впрочем, что-то О’Нилл подсказывало, что Клэйн просто обязана была её, в таком случае, предупредить – поделиться, в смысле. Они созванивались неделю тому назад, когда Джейн точно установила, что так, или иначе, поедет в Питтсбург, пусть даже и на несколько дней, если Агату подобное положение вещей не устроит, и в ходе этого же разговора мысленно решила, что сообщать о своих планах не станет – и, как оказалось, зря. Собственно, сваливаться снегом на голову было вполне характерным обычаем и традицией Джо, поддерживающейся едва ли не с самого её рождения.
Она торопливо разминает ноги, прошагивая туда-обратно по дорожке, когда, наконец, вспоминает о том, что оставила в кроссовере ещё одну свою вещь – ловко извлекает из кармана ключи, снимая авто с сигнализации, и лезет в багажник, отмечая пару пакетов с купленными наспех продуктами, и тёмную грубую ткань чехла поодаль – хватается, аккуратно, за ленту ручек, и извлекает вещь на свет, закидывая, аки рюкзак, на плечо одной из лямок. Дверца багажника Линкольна глухо хлопает, закрываясь, и в последующую минуту О’Нилл, вновь плюхнувшись на первую ступеньку крыльца, умещает чехол поперёк колен, непомерно громко вжикая молнией. Пара телодвижений, и Джейн откладывает сложенный пополам чехол в сторону, на помятую сумку, едва ли не с заботой оглаживая изгиб корпуса инструмента, мимолётно мазнув по тёмному грифу.
Лакированное тёмно-коричневое дерево тускло поблескивает на свету – девушка, словно пробуя, зажимает первый аккорд, ненавязчиво касаясь струн. Да, это гитара – единственный, пожалуй, инструмент, который смог прижиться рядом в свете постоянной занятости. Её братец, помнится, тоже когда-то активно занимался игрой – и упустить подобную возможность переплюнуть молодого человека и здесь О’Нилл просто не смогла. Впрочем, когда она закончила обучение, и устроилась работать в Министерство, времени не осталось вообще – и сейчас было совершенно непонятно, зачем Джо вообще взяла гитару. Даже ей самой.
Прежняя тишина разбавляется ненавязчивым перебором нот – сначала тихим, осторожным, словно с боязнью нарушить чужое пространство, а затем – более уверенным, звучным, тягучим. Так всегда бывает, когда вспоминаешь старое занятие, некогда приносившее донельзя много радости и лечащее душу получше всяких там терапий. И сие лечение ей сейчас как нельзя кстати.  Это не похоже ни на апатию, ни на разочарованность – абсурд, скорее, и Джейн, словно по старой привычке, вновь и вновь повторяет одну и ту же комбинацию аккордов, перебирая струны плавно-расслабленно, будто выбирая, пробует на ощупь каждый звук, всякую ноту – и давно уже не считает про себя ритм. Ей совершенно точно неизвестно, как скоро вернётся домой Агата, и вернётся ли вообще – О’Нилл старается об этом даже не думать. Она в кои-то веки исполнила, вплоть до точностей и мелочей, едва ли не первую свою жизненную прихоть, и теперь всё остальное было чем-то вовсе не важным, парадоксальным, но не столь удручающим, как ей самой того, быть может, даже хотелось.
Многие думают, что будут счастливы, если переедут в другое место. А потом оказывается, что куда бы ты ни поехал, ты всегда берёшь с собой себя.
Думала ли Джей о том, что ей внезапно «улыбнётся» призрачный свет счастья? Быть может, и думала. Но больше настраивалась на очередные преграды, трудности и конфликты. Всё-таки, усложнять себе жизнь всегда было её коньком, пусть и довольно-таки своеобразным.

Когда ты рисуешь в стремительно сокрывающемся затемнённой мозаикой ночного купола небе складными обрывками аккордов и крупицами нот, мир предельно точно перестаёт существовать – даже время, дотоле непомерное и вечно куда-то, спотыкаясь, спешащее, будто замирает, плавно и тягуче, разменивая свой ход с мелких перебежек большой, едва ли слышимой поступью – и, даже не смотря на размеренное тиканье секундной стрелки наручных часов, О’Нилл, кажется, давным-давно потеряла счёт секунд и минут, а, быть может, даже и часов, лихо порешив смести насущные проблемы под лёгкую расслабленность и равнодушие к переживаниям, заботам, и бедам мирским. Её предельно точно не беспокоит, который час, и отчего прежняя предзакатная нега тёмного золота лучей, смело разбавленная багрянцем, сменилась покровом чернильной синевы, мягкого полумрака, лишь разбавляемого клочками света включившихся на ночь фонарей – их свет сперва бледен, едва ли различим, следом становясь насыщеннее, контрастируя с сетью черноты, его окружившей. Этот район действительно хорош – парадоксально ли, но Джейн, будто сгребая по углам ошмётки воображения, невольно ассоциирует его атмосферу с атмосферой Клэйн, которая, как уже думается О’Нилл, второпях, не столь уж рада будет видеть званных давным-давно гостей – ведь и у приглашений имеется срок годности, не так ли?
Меж её бровей на мгновение пролегает морщинка – девушка хмурится, в такт мыслям, и мелодия заплетается звуковым морским узлом в ушах, следом – пальцы спотыкаются о струны, соскакивая, и Джейн мелочно чертыхается, прогоняя незваные размышления прочь – куда угодно, только не в просторы её собственной головы. Ей и так сей шаг, и его составляющие, кажутся более чем опрометчивыми, и накручивать себя сейчас – значит, совершить преступления против себя же. Впрочем, ради чего она так неоднозначно поступила с работой, собрала пожитки, и стремительной – относительно стремительной, таки да – пулей бросилась прочь из родительского дома, оставив позади мать, и обернувшись лицом к Питтсбургу? Ради ли Агаты, или же только себя самой?
Джейн выдыхает, чуть запрокидывая голову назад – короткие пряди волос касаются открытой шеи, густой соломой колко наползая на кожу и вызывая невольную дрожь в угловато сложенном теле,- О’Нилл скользит взглядом по ныне тёмно-фиолетовому провалу неба – ночь черна и глуха, несмелыми мазками разряжаема огнями фонарных столбов, и девушка словно подыгрывает битому стеклу звёзд – красивому обману, предмету людских грёз – пальцами трогает нежные струны, вызывая пугливый трепет. Жадно подхваченные лёгким ветерком, звенящие в ночи кристаллы звуков срываются прочь и уносятся ввысь, туда, где на фиолетовом холсте небе расплываются густым золотом отблески огнёй жилого сектора Питтсбурга. Этот город – другой, во всех отношениях. Здесь мерцает, рассыпая притягательный свет, чаша надежды, безмолвно втравляя веру в лучший итог, и тлеют угли разочарования, предупреждая о подводных камнях, на его пути стоящих – обычный город, город затишья, город-жизнь.
А, быть может, ей это всё и вовсе кажется.
Спадая с витых нитей гитарных струн, ноты растворяются в упругом воздухе, и Джей опускает глаза от россыпи угольков паутины созвездий, вслушиваясь в мерное течение нот – обхватывает ладонью тёмно-древесный изгиб гитары, про себя подхватывая тягучий переплёт звуков, стелящийся над землёй и дорожкой, ведущей к дому. И словно перечёркивает вступление, зарываясь глубже, громче, окунаясь в мелодию с головой – пальцы с непривычки едва обжигает металл струн, но движения кистей рук уже давно сменяются уверенными касаниями – так играет человек, надеющийся на лучшее. Человек, погруженный в себя, слитой с атмосферой вокруг – столь вязко и крепко, что не примечает даже иного шума вокруг. Не улавливает острой рези света автомобильных фар, шуршания шин по асфальтовой дороге, тихих дверных хлопков – Джейн отрывает голову от грифа лишь тогда, когда дорожка к дому резонирует с перенасыщенной мелкой крошкой звуков поступью, и будто бы привычным цоканьем каблуков – невысоких, максимально комфортных – и судорожно вглядывается в едва освещённую темноту, сгустившуюся над крышей и перед зданием, пытаясь разобрать облачённую в тёмное, фигурку; шаги звучат уверенно, по-будничному устало в силу рабочего дня, и О’Нилл изо всех сил старается не выдавать нахлынувшего прохладной волной волнения, выдерживая ритм и отклоняясь назад, в спокойствии шурша тканью тонкой футболки о камень колонны крыльца. Темнота кружевом обволакивает пространство вокруг, вмиг восстанавливая сбитое секундным взглядом дыхание, и Джейн вкрадчиво ругается про себя – здесь слишком темно, чтобы знать наверняка, но этот силуэт, эта поступь, ощутимый аромат то ли духов, то ли шампуня, геля для душа – чёрт его знает, чего – всё едва ли не кричит, срываясь на хрип, о том, каково же имя стремящегося к крыльцу человека.
И вот уже шаги раздаются в опасной близости – О’Нилл старательно сворачивает музыкальное повествование, очёркивая монолог с самой собой финальными аккордами, и ступени заволакивает прозрачной дымкой секундной тишины. Она замирает, словно не зная, чем себя оправдать – и, посему, ничего не находит лучшего, кроме как выслушать пронизанные восторгом единоличные аплодисменты.
И в горле моментально пересыхает, едва столь знакомый голос лишь подтверждает мнимые опасения, говоря с неисчерпаемым энтузиазмом – Джей распрямляет дотоле чуть сгорбленную спину, отрываясь от колонны, и снимает ладонь с грифа, крепче обнимая гитару одной рукой, словно друга всей своей жизни. Шаги замирают, и Агата опрометчиво осекается – словно хочет назвать не то имя, а, разглядев на ступенях собственного дома человека, коего и не надеялась повидать, путается в буквах, вырывая из клочков мыслей спутанное «Джей».
О’Нилл пытливо вглядывается в чернь ночи, свободно различая смелые черты женского лица – сперва, словно продёрнутого неожиданным известием, а затем, столь родного, что Джейн, очерчивая чужие скулы, едва ли вспоминает о том, что не помешало бы и сделать лишний вдох-другой. Пусть обеспокоенно, но уже не столь боязливо – Клэйн перешагивает через заминку, рассыпаясь в пояснении-комплименте, и О’Нилл невольно улыбается краешками губ, со скрытой жадностью отвечая на приветственное объятье поверх инструмента своим, приобнимая Агату свободной от гитары рукой, и вдыхая густой запах её одежды и россыпи тёмных волос.
Сколько, чёрт побери, они не виделись?..
Она так привычна, что Джей, невольно, даже заслушивается – пока Клэйн учтиво разыгрывает гостеприимство, от чистой, следует заметить, души, О’Нилл словно и не собирается срываться с места – обхватывает гитару обоими руками, хрипло от непомерно долгого молчания посмеиваясь в ответ на шутку о фэйри и продаже своей души сим созданиям, и отодвигает инструмент на колени.
- Учитывая, что вещей у меня совсем немного, быть может, и продал,- столь же юморно отзывается она, наконец, когда Агата отходит открывать дверь, с прытью хватаясь за чехол гитары, и в быстром темпе запаковывая её в грубую ткань, смазанным движением вжикая крепкой молнией, каких только видов не повидавшей, поднимается на ноги, заскакивая на крыльцо и подхватывая сумку на ходу – куртка, дотоле лежавшая поверх, опасно накреняется, съезжая, и О’Нилл, путаясь в лямках и ручках, едва ли успевает подхватить предмет одежды, тускло переливающийся шёлком мягкой лакированной кожи в склоках уличного освещения.
Возня нарушается глухим щелчком, и слышном лишь на пару секунд скрипом дверных петель – Клэйн, наконец, отворяет вход, обрисовывая свой дом «местом под солнцем», и Джей привычно принимает в оборот заинтересованность, смешанную с осторожностью. Впрочем, и не только её – в круговерть мыслей ловким мазком вписывается мандраж, и О’Нилл с чрезвычайным упорством пытается унять чуть различимую дрожь в руках, придерживая лямку гитарного чехла, перекинутого через плечо, и ручки просевшей дорожной сумки. Женщина проходит вперёд, и Джей ничего не остаётся, кроме как взять с неё пример – неловко переступить через порог, оценивающе ознакамливаясь скользнуть взглядом по открывшемуся взору помещению, словно исследуя его, и до сих пор не верить – честно сказать, то, что Агата так легко приняла её визит, кажется нереальным и невозможным вовсе.
- Думаю…- она заканчивает своё импровизированное путешествие от стены до стены, наконец, одаривая взглядом хозяйку дома,- Думаю, лучше будет поспешить с ужином – уморили дорожные перекусы,- Джо впускает в перечень эмоций улыбку, растягивая в ней губы – добродушно, по родному, открыто и безбрежно,- Кажется, я соскучился по приготовленной тобой еде – даже могу подождать, в сию честь,- сумка опускается у ног, и О’Нилл, оборачиваясь, закрывает входную дверь, наугад щёлкая верхним замком,- А вообще, я бы совершенно точно не отказался от пятиминутки под горячим душем, для приободрения,- клевать носом в тарелку? Всё же, увольте. Не желалось бы.
И вновь взгляд, снимая гитару с плеча и сминая в руках куртку – то ли мнимая неловкость, то ли ещё чёрте знает чего. Этих слов и действий, действительно, слишком мало – но переступать рамки дозволенной осторожности совсем не в её стиле.

- Я думаю, «какие-то люди с коробками» не сильно обидятся, если хоть раз ты изменишь своей привычке и не обеспечишь им кассу,- и, словно подчёркивая собственные слова, Джей согласно кивает головой, приспуская на краешки узких губ одобрительную улыбку – несколько театрально-шутливые жесты со стороны Клэйн кажутся О’Нилл сейчас чем-то крайне странным, но ничего иного, кроме как признать в подобном должную закономерность, девушка не находит – в конце концов, её бы тоже основательно выбил из накатанной давеча колеи внеплановый визит человека, коего, казалось бы, можно было уж и не ждать. Но ведь желанное случается именно тогда, когда ты меньше всего этого ждёшь, не так ли?
По крайней мере, О’Нилл действительно хочется думать, что её визит желанен, отчего сказанные далее слова, разменянные едва ли сбившимся ритмом чужого дыхания, прозвучали более чем убеждающе – решив, по всей видимости, не держать незваную гостью в коридоре, плавно перетекающем в гостиную, Агата не нашла ни коих иных утвердительных способов, кроме как, схватив Джейн за руку, предложить её весьма неприхотливому вниманию комнату, где О’Нилл, по сути, должна была задержаться на некоторое время. И черт его знает, насколько продолжительное – подобных нюансов собственных перемен в плане моральных устоев не знала даже сама Джей, чего уж говорить о других.
Касание чужой руки отдало знакомой мягкостью и парадоксальной теплотой -  в отличие от руки Клэйн, ладонь О’Нилл ныне была куда холоднее и жёстче, словно зимний лёд, отдавала крошкой прохладных искр, правда, отметить подобного резонанса Джей смогла только после того, как уверенные пальцы Агаты обвились округ её ладони, ощутимо, точно лозой дикого плюща о стальные прутья посеребряных железных ворот. В голове словно что-то тихо щёлкнуло, нарушая привычно размеренный ход событий, и девушка едва ли успела подхватить дорожную сумку у ног, прежде чем Клэйн, косой чертой пересекая пространство помещения, увлекла гостью далее, к устремляющейся ввысь ломаными кольцами лестнице: лестнице, от мелькающих перед глазами ступеней которой Джо уже закромами подсознания ощущала тягостное головокружение, мутящее взор и притупляющее восприятие – да так, ничего иного, кроме как сконцентрироваться на тепле ладони Агаты, ей не осталось.
Их ладони размыкаются столь же стремительно, как соединяются минутами ранее – Джейн, дотоле сумевшая в кои-то веки ответить на касание с такой же уверенностью, на миг замирает, едва Клэйн останавливается у одной из дверей второго этажа, и соображает отпустить чужую руку позже, стремительно одёргивая её в карман, точно обжигаясь, в то время как обходительная хозяйка дома выдаёт своей гостье краткий инструктаж, и обещает разъяснительную беседу чуть позже, на кухне – признаться, именно этого Джо и ждёт, только порядком застывает в удивлении, едва Агата, вместо того, чтобы пересечь вместе с О’Нилл пределы коридора, и шагнуть в комнату для гостей, остаётся на пороге, после чего и вовсе ускользает на кухню, готовить. Нет, безусловно, приготовление еды – это очень хорошо, и урчащий с голода желудок во время серьёзных бесед – не есть хорошо, но…
Джей прерывает собственные мысли на половине предложения, мотая головой, и отталкивает закрытую дверь, переступая порог и шагая в прохладную темноту – на ладони, которую минутой ранее крепко сжимала Клэйн, словно оседает примечательный аромат её парфюма, и О’Нилл силится перевести дыхание, хотя и вовсе не сбита с толку. В голове творится чёрте что – осознание разворачивающейся действительности доходит так долго и неумело, что застаёт Джейн только сейчас, по ту сторону двери, потрёпанную, взволнованную; тихо щёлкает замок, хотя, двери О’Нилл так и не запирает, ибо никаких секретов от Агаты у неё нет – всё осталось там, в Санта-Крус, за дверями родного некогда дома, и девушка ровно ничего не захватила с собой. Кроме тараканов и недомолвок. Вот уж, действительно, никогда не стоит сжигать старые мосты – они ещё могут пригодиться. Лучше сжечь старые грабли.
Впрочем, не закрой Джей себе отходные пути, наврятли бы сейчас облокачивалась спиной к совершенно чужому древу двери. Парадокс ли? Быть может.
Усталость и наваждение она стремительно решает смыть водой, как и хотела несколькими мгновениями назад – сумка вновь опускается на пол, пинком отправляясь исследовать пол на местности, и, стукнувшись обо что-то, то ли тумбочку, то ли кресло,- Джейн в темноте различить подобных нюансов совершенно не способна,- останавливается, расплываясь тканевым пятном. Глухо щёлкнувший выключатель размыкает электрическую цепь, и комната озаряется ярким ламповым светом – О’Нилл щурится с непривычки, наскоро отмечая светлые обои на стенах и мазки салатовых акцентов тут и там, столь любимую смягчённую округлыми краями мебели симметричность, и, положив гитару в чехле на серебристо-серое покрывало кровати, устремляется в ванную, методично хлопая одной-единственной дверью. Наконец, возня в комнате обрывается, повисая в воздухе последней нотой щёлкающей ручки, а Джо, за закрытой дверью, несколькими простыми и заученными всяким человеком наизусть движениями избавляется от одежды. Раз – в сторону бельевой корзины летит футболка с принтом; два – остро звякает пряжка ремня, щёлкает от мимолётного касания коротко остриженных ногтей по металлу пуговица джинсовых брюк, вжикает молния ширинки; три – в ту же сторону, что и футболка дотоле, летят джинсы, и Джей, прежде чем снять последнюю деталь одежды и нижнего белья, включает в душевой воду, регулируя температуру. Мощные струи воды яростно лупят по коже рук, россыпью осколков капель разлетаясь в разные стороны, западая на лицо, шею, тело, и даже на противоположную стену – и когда, наконец, вода кажется О’Нилл приемлемой, предмет нижнего белья метким движением кисти отправляется всё в ту же корзину, а сама Джей – под упругие водяные струи душа.
Вода барабанит по коже, то чуть тёплая, то едва ли не ледяная, и О’Нилл опирается одной рукой о кафельную стенку душевой, пальцами ощупывая стыки между плитками. Ногти соскальзывают с шершавых швов, и Джейн действительно забыла, когда в последний раз позволяла себе подобных слабостей – обыденного бездействия под душем, скупых и бессвязных рассуждений под шум воды. Делать обычные вещи быстро – её давний заглюк и привычка, и внезапный отказ подсознания от подобных вещей вынуждает Джо хмуриться, ровно вдыхая и выдыхая едва ли тёплый воздух, словно в укор самой себе. Наконец, девушка протягивает руку к ближайшей полке и, схватив первый попавшийся пузырёк с шампунем для волос, методично выдавливает немного жидкого шампуня на ладонь, оторванную от соседней стены – концентрированный запах ярким броском бьёт в нос, и Джо торопится нанести вещество на волосы, да прекратить, наконец, бессмысленные душевые посиделки. Да что от них толку?
Наконец, когда шампунь смыт, а тело тяжелит оставшаяся на коже вода, Джейн перекрывает воду, хватая из симметричной стопки махровое полотенце побольше, как её кажется сходу, и задерживается в ванной лишь для того, чтобы взглянуть в запотевшее зеркало и брызнуть на лицо ледяной водой – запотевшее, впрочем, не от пара горячей воды, а от едва ли значимой теплоты,- а затем, обернув полотенце вокруг бёдер, выйти из душевой, захватив с собой ещё одно полотенце, только поменьше.
Крупные горошины капель стекают с промокших насквозь прядей на шею и плечи, но О’Нилл этого словно не замечает – забрасывает на резкий скат плеча махровое полотенце, и наклоняется над ранее брошенной подле кровати сумкой, плюхаясь на серебристую ткань покрывала – звучно вжикает молнией, и выкладывает на застланную постель небольшой дорожный набор средств личной гигиены, планируя захватить его с собой, когда соберётся отнести полотенца. Помимо того, на кровать подле ложится майка-берцовка, и «шелковистые» спортивные штаны, давным-давно перекочевавшие из уличной одежды в домашнюю – начисто выстиранная одежда приятно липнет к кое-как вытертому полотенцем телу, но Джей, кажется, этот факт совершенно не смущает. Заместо этого, она отдаёт должное внимание мокрой голове, и минуту-другую, не меньше, треплет коротко остриженные волосы мягким полотенцем, оставляющим едва ли не свежее послевкусие, и впервые за несколько последних дней Джейн способна спокойно выдохнуть. Более того, в голове, наконец, устраивается нечто вроде порядка, и О’Нилл столь же спешно возвращается из ванной, ровно как и заходит – уже без полотенца, со вздёрнутыми в разные стороны прядями. Что называется, вошёл в душ – нормальный человек, а вышел – Сид Вишес.
Думая о чём попало, только не о предстоящем с Клэйн разговоре, например, о том, какие чудесные запахи за милю чуются с кухни, или о том, как же она соскучилась по нормальному кофе, Джейн спускается вниз по лестнице, отбивая по ступеням пятками звучную трель – от витой лестницы голову уже вовсе не кружит, и О’Нилл, едва ли не стремясь съехать вниз по поручню, быстрыми шагами направляется на кухню, заставая Агату за приготовлением кофе на две персоны. Клэйн в памяти О’Нилл прекрасно готовит, на что также, в реальности, намекают аппетитные запахи сыра, грибов, и, кажется, курицы, то ли прожаренных, то ли запеченных, и Джо искренне надеется, что с тех пор не изменилось ровно ничего – так, хотя бы, ей будет легче, сыскав в родном человеке именно Агату, а не кого-то там ещё, заказывающего еду в службе доставки, вести предстоящую беседу. Вдох-выдох.
Джейн огибает стол-стойку, подходя к Клэйн чуть ли не со спины, благо, место позволяет, и полной грудью вдыхает преисполненный вкусом аромат еды – запах пробуждает ещё больший аппетит, и О’Нилл запихивает руки в карманы, словно пробуя его на вкус и боясь не удержаться от монголо-татарского набега на духовой шкаф. Правда, не только это причина всему – отчего-то сейчас, находясь чуть позади Агаты, Джей испытывает странное желание приобнять хозяйку дома за талию хотя бы одной рукой – приобнять, подтянув к себе, словно в благодарность и едва ли не по многовековой традиции. Чёрт знает что.
- Готовишь очередной шедевр?- интересуется О’Нилл, едва ли не переглядывая Клэйн через плечо, хоть кофе именно сейчас её особо не интересует, следом подмечая,- Пахнет умопомрачительно. Как и всегда, впрочем,- заключает она, небрежно пожимая плечами, и, ловко переместившись по другую сторону стола, усаживается на высокий стул. - Я так понимаю, с предложениями о помощи я уже опоздал, да?- вопрос же словно отдаёт скепсисом, и Джо по привычке изгибает бровь – она хоть и не горит желанием что-либо делать сейчас, но руки требуют хоть какого-то занятия. Для успокоения нервов.
Если есть, конечно, что вообще успокаивать. Потому что собственной безмятежности и безоблачности удивлена ныне даже она сама.

Просто порой в жизни наступает момент, когда становится всё равно – какого цвета обои на кухне, почему паркет в прихожей истёр, есть ли плита, сколько кресел в гостиной и отчего вода в душевой столь горяча. И некогда родной дом перестаёт быть таковым – обращается чужим, незавершённым, и неприглядным вовсе,- и ты с отчуждением смотришь на занавешенные полупрозрачной тканью тюли окна, громоздкий шкаф в спальне, обеденный стол, шероховатости столешницы коего сокрыты под скатертью, и просто не можешь понять, отчего твой собственный дом, твоя крепость, боле перестаёт быть таковой. И почему абсолютно ничего, кроме отчуждения, ты уже не чувствуешь.
Кажется, впервые за долгое время Джей могла дать себе чётко обусловленный ответ касательно того, отчего же отказалась от ранее совсем нечуждой жизни. И, признать, подобное стечение обстоятельств отнюдь не обрадовало её самому – как человек, привыкший жить «по-старинке», и не жаждущий изменять уложившийся с годами образ бытия, О’Нилл не столько вводил в ступор сам факт перемен и того, что как прежде ничего уже не будет, сколько её собственные мотивации к подобным действиям и мыслям. Недоверие к самому себе – это не то, чтобы страшно; парадоксально, скорее.
От значительных размышлений её одёргивает Клэйн – пока Джейн старательно собирает по крупицам ответы на весьма риторические для неё вопросы, Агата успевает закончить приготовление кофе, будоражащее своим ароматом О’Нилл уже с минуту, и выставить на стол подле своей гостьи сливки и сахар. Впрочем, не только выставить – Клэйн также высказывает очевидные вещи в ответ на слабый порыв Джо к ненужной вовсе помощи, мягко и невзначай осаждая минутное стремление так, что О’Нилл не находит ничего дельного для ответа – молча добавляет в ту чашку с кофе, что находится ближе, сливки, и как всегда напрочь игнорирует сахар. Да и что, действительно, говорить, если сказать толком нечего.
Оповещение таймера приходится крайне не вовремя – и, пока Клэйн оперативно разворачивается к печи, наверняка довольствуясь скорым временем приготовления, Джей несколько странно дёргается на стуле, проливая в кофе больше сливок, чем планировала изначально – колкость звука тысячью острых игл проходится по коже, впиваясь в эпителий и забираясь под корку сознания, и девушка морщится, улавливая момент, пока Агата занята блюдом и не отслеживает эмоциональную кривую на её лице. Кажется, начинает сказываться усталость – как бы О’Нилл не строила из себя привыкшего к трудностям человека, долгая дорога всё равно сродни средневековой пытки. Особенно, для прагматика.
Сливки вновь занимают своё место подле тростникового сахара, от греха подальше убранные от продёрнутых лёгкой нервозностью рук, и Джо вновь подскакивает на стуле, точно ошпаренная; правда, теперь всему виной отнюдь не бездушная трель таймера, а нечто более веское и нарушающее привычный ход вещей мелким бытовым упрёком. Агата невзначай обжигается о жаровню, своей сдавленной реакцией вводя О’Нилл в замешательство, и буквально вынуждая собственную гостью замереть в незнании – впрочем, нерасторопная помощь Джо и здесь не приходится к месту, отчего Джейн мысленно ставит на себе штамп неудачника, и елозит на стуле в попытках устроиться как можно удобнее и не ощущать непроизвольную колкость неисполненных амбиций.
Клэйн умудряется замять минутный казус так скоро, что О’Нилл не успевает счесть времени – то ли выпадает из него, периодически углубляясь в собственные мысли, то ли просто не хочет считать секунды, словно отмеряя время до своеобразного морального эшафота, но факт остаётся фактом – Клэйн без особых усилий переступает через бытовое мини-происшествие, едва ли не секундой спустя расставляя перед носом своей гостьи тарелки и одаряя посуду блюдом собственного приготовления, добавляет приборы, и сама присоединяется к занимающейся трапезе. Джейн вовремя хватается за оставшиеся на столе вилку и нож, пододвигая одну из тарелок ближе, и нетерпеливо втягивает носом достойный восхищения запах – о том, что Клэйн, должно быть, готовит лазанью на ужин, О’Нилл стала догадываться, ещё спускаясь на первый этаж, но теперь, имея кусок сего блюда прямо перед собой, Джейн едва ли сумела не рассыпаться в комплиментах на месте – вдруг, Агата удумает, что её гостья нарочито уходит от негласно вставшей ребром и костью в горле темы собственного же приезда.
О’Нилл торопливо принимается за еду, отрезая первый кусочек, и молча кивает в ответ на пожелание приятного аппетита – по сути, будучи человеком не столь уж болтливым, Джо всегда отдавала предпочтение минимуму слов и большему количеству дела. Оттого, быть может, её прежнее место жительства поутру всегда было продёрнуто стойким молчанием, а вечером там никто и никогда не болтал безумолку часами по телефону, и разве что иногда обыденное положение вещей нарушал значительный звонок, по привычке не знавший долгого времени, да краткая беседа в гостиной после добротного ужина. Семья О’Нилл всегда предпочитала тишину – и она для них была дороже тысячи слов. По крайней мере, среди них абсолютно никто не жаловался на шум и постоянные мигрени. Уже хорошо.
- Отвратительную еду во второсортных забегаловках, ужасно дорогой бензин и стучащий двигатель полицейской машины,- предельно лаконично отзывается Джей на весьма стандартный вопрос-любопытство, небрежно хмурясь и будто бы отмахиваясь от подробного рассказа – по сути, рассказывать особо нечего. – А в целом, сносно. Дорога неплохая, надо отдать должное,- и пожимает плечами, нарочито завершая короткое повествование вдумчивым пережёвыванием последующего кусочка лазаньи.
Клэйн всегда была предельно последовательна в своих начинаниях, даже если они касались такой вещи, как приготовление еды – и, употребляя ныне очередное блюдо Агаты, кое та нарочито окрестила не самой лучшей своей импровизацией, говоря о «одичалости» несколькими минутами ранее, Джейн определённо точно могла сказать, что хозяйка дома ни капли не изменилась. По крайней мере, её еда всё также вынуждает О’Нилл, разгорячённую запахами еды, едва ли не набрасываться на давеча снятое с пылу-жару блюдо, отнюдь не беспокоясь о возможных ожогах и ратуя за наискорейшее смакование предложенного к столу. Быть может, виной тому был её собственный голод, быть может, ностальгия по довольно давнему времени, но факт оставался фактом – сыскать изъяна в приготовленной Агатой лазанье у Джо не было ни возможности, ни сил, ни даже желания.
И, пока О’Нилл самозабвенно уплетала еду Клэйн, хозяйка дома решила поделиться теми заботами, что зачастую проскальзывали в их редких телефонных разговорах, только, теперь, в открытую и вживую. Джей вновь молча кивает, бросая на Агату заинтересованный, понимающий взгляд – на самом деле всё то, о чём она говорит, знакомо О’Нилл едва ли не до безобразия. Особенно, слова про систему.
- Самое главное, чтобы ты верила в то, чем занимаешься,- утвердительно бросает в ответку Джо, вновь обращая взгляд на столовые приборы в своих руках. – А ты веришь,- и ни тени сомнения – кажется, О’Нилл многократно самостоятельно выдавала себе по кумполу за подобную уверенность касательно внутренних ощущений других людей, но в данной ситуации не сумела даже одёрнуть себя. И, должно быть, дело было отнюдь не в ней самой.
Над кухней вновь повисла пауза – ненавязчивая, словно прозрачная и незаметная вовсе, опутывающая лёгкой дымкой окружающее пространство, забираясь в уши перекатами тишины, привычная и родная. Куда бы Джей не уезжала, тишина всегда была подле неё – кажется, ещё в детстве О’Нилл мастерски выдерживала марку, ярко выделяясь на фоне галдящих сверстников своей спокойностью, перемеженной с пониманием и элементарной привычкой. Но та тишина, что висела сейчас над столом, с каждой секундой превращаясь в топор, не была связана с пониманием ни в коей мере. То была, скорее, череда вопросов. Не более того.
Джо кидает взгляд мимо Агаты, вновь отрываясь от тарелки – на ней почти не осталось лазаньи, и теперь О’Нилл располагает лишь вилкой в руках и отложенным в сторону ножом,- и её взор словно стекленеет, тёмным сплавом янтаря застывая в глазах. Джейн водит зубцами вилки по неглубокому дну тарелки туда-сюда, будто в раздумьях – а на самом же деле не думает ни о чём.
- Я уволился из Министерства,- непроизвольно бросает О’Нилл в сторону, точно озвучивая первую материализовавшуюся в голове мысль, и, будто бы не понимая сказанных слов, с колоссальным спокойствием выныривает из несуществующей точки, обращаясь взглядом к сидящей визави Клэйн. Да что толку думать – говорить сие сразу, или оставлять на потом. Всё тайное, как бы то ни было, рано или поздно становится явным, и смысла умалчивать на первых парах абсолютно никакого нет. К тому же, она сама пообещала себе быть честной до конца, не смотря на преграды. А почему бы и нет?

Говорят, что быть с людьми до конца честным – трудно, как ни крути. Но разве не тяжче быть правдивым с самим собой, до последних пунктов всецело принимая собственные же решения, мотивы, которыми ты руководишься, поступая так, или иначе, всё то, что определяет тебя, как свободно мыслящее существо, склонное совершать, даже не глядя на присущий рационализм, подчас и вовсе глупейшие по своей природе ошибки, непременно здороваясь лбом со старыми граблями, и стремлениями, целями и их смыслом, что является для тебя едва ли не решающим моментом. Не всегда возможно объяснить то, чем живут люди – объяснить точно так же, как сыскать ответ на вопрос о причине возникновения людских чувств, ощущений, эмоций. Казалось бы, всего лишь химическая реакция, коих в живых организмах происходят сотни на дню, в чём фокус?
Чувства и стремления – нематериальны. Они находятся внутри людей, и порой проще избавиться о них раз и навсегда, нежели чем принять попытку пояснить и найти тот самый «ключ от всех дверей» - и от своей собственной двери, конечно же. Могла ли О’Нилл с точностью до последней детали рассказать Агате причину столь резкой смены образа жизни и перечёркивания изначально взятого курса бытия, как человек, для коего для глобальных решений два месяца – просто пустой звук, фактическое «ничто»? А могла ли она объяснить это самой себе, в первую очередь, не отгораживаясь простыми «потом порешу», будто сама и не знала, чего конкретно хочет? Да и знает ли, в самом деле? Представляет, как жить дальше, когда за плечами практически ничего, и она смеет полагаться лишь на чужую доброту и давние чувства, всё ещё неугасшие? И, действительно: пользоваться людьми – что-то новенькое. Обычно пользовались ею. И, кажется, пора откидывать старые принципы прочь. Главное, чтобы они не спугнули ещё помнящую былое Клэйн.
Но, какая же разница? Отчего из всех имеющихся вариантов Джейн избрала именно сей, ни разу даже не задумавшись об иных? И бросала ли всё лишь ради перемен, и это давнее гостеприимство Клэйн сыграло в решении заключающую партию, или же всё было ровно наоборот? Агата не требовала ответов ни на один вопрос – лишь подтверждала свою готовность обождать до определённого момента, момента, когда О’Нилл сама созреет. Но сидя сейчас прямо перед Клэйн, Джей явственно не могла унять собственного желания понять саму себя – дотоле, по крайней мере, ей казалось, что она, пусть поступает и не до конца верно, всё же, знает, на что идёт и чего желает.
И что же желает она теперь, оказавшись не перед закрытыми дверями, а на пороге некогда знакомой до некоторых углов и граней жизни, прекрасно понимая, однако, что собственными стремлениями может оказать влияние не только на своё, но и на чужое бытиё, память, подсознание? Кажется, привычка быть «мимо проходящим элементом» в чужих жизнях довольно-таки сильно сказывалась на ней в конкретно данный момент, не позволяя толком сделать последующий шаг настольно грамотно, чтобы не принести лишних терзаний ни себе, ни хозяйке уютного дома, коя, по скептическим предположениям самой О’Нилл, к текущему времени просто обязана должна была отречься от всего того, что пережила на пару с Джо в Санта-Круз. Особенно, с учётом того, что до некоторого времени О’Нилл беспрестанно твердила о непомерном количестве блажи в голове Клэйн, и о том, что эта вся её «любовь» и разговоры о ней – сплошная минутная чепуха. И, в то же время, отнюдь не сбегала от Агаты с концами, а ведь могла бы – если и отталкивала её, то с такой нерешительностью, коей могла бы сама же и позавидовать.
И что же теперь? Она приехала к ней, бросив всё, что имела дотоле, лишь потому, что соскучилась, или, что ещё хлеще, любит эту женщину неосознанно и, в то же время, с весомым пониманием? Двойные стандарты – не её стезя, но что же делать, когда собственная голова забита вопросами под завязку, вопросами, на которые найти хотя бы один ответ – сущее радость и счастье. Впрочем, можно было подумать, что дело обстояло бы легче, если ответов было на каплю больше.
О’Нилл вновь решает промолчать – заедает горку недосказанностей лазаньей Клэйн, в то время как Агата словно принимает попытки растормошить негаданную гостью, и отводит взгляд к тарелке, по коей ранее водила зубьями вилки. Ситуация кажется ей если не прозаичной, то ненормальной уж точно, но выбирать особо не приходится – она уже сделала свой выбор и приняла решение. Которое, между прочим, некоторое время назад казалось ей вполне правильным. Что за... непоследовательность, черт возьми?
От непредвиденных обстоятельств в виде кучи ненужных вопросов, озвученных вслух, вновь спасла Клэйн – по-хозяйски перевела тему, по всей видимости, не до конца зная, с каких стезь вообще можно начинать «поиск себя», и затрагивая первое под руку попавшееся – впрочем, чего винить в сим Агату, если Джей сама толком не знала, в каких направлениях пытаться пробиться на прибыльные места.
- Ты меня перехваливаешь,- оправляет Клэйн, по старой своей привычке, О’Нилл, поднимая от тарелки свой взгляд. - Я… Кхм. Не думаю, что с моим стремлением к постоянству я смогу когда-нибудь посвятить себя музыке, как твой друг,- и, действительно: всю жизнь, будучи человеком, попадающим под определение «технарь», Джей и подумать не могла, что способна на жизненный путь, не включающий в себя чертежи, схемы и механизмы. Впрочем, ещё одной её слабостью можно было назвать море – вот станет капитаном дальнего плавания, будут знать. – Честно говоря, на данный момент меня больше беспокоит даже не то, что я совершенно не знаю, куда податься, а то, что всё это время буду висеть на твоей шее камнем, хоть ты это и отрицаешь,- хотя бы потому, что её финансов на данный момент не столь уж велик, а существовать на что-то будет нужно,- Не говоря уже о том, что у меня складывается такое впечатление, будто я не о давнем приглашении вспомнил, а приехал попользоваться чьей-то крышей над головой,- Джей откладывает на почти пустую тарелку вилку, подаётся ближе к столу, умещая на столешнице локти и складывая руки одну на другой,- Это ведь далеко не на пару дней, не жест вежливости, или ещё чего-либо. Наверное, мне не стоит сейчас ворошить былое, но ты действительно осталась верна… себе. И некоторым своим стремлениям. За такое время, мне думалось, ты изменилась, ан нет – одного твоего «я скучала и ждала» хватает, чтобы подтвердить обратное. На твоём месте любой даже не пустил бы меня на крыльцо, после немалого временного промежутка-то, но ты даже ждала. Этого достаточно, по крайней мере, для меня,- и вновь откидывается назад, возвращаясь в привычное положение,- Ты планировала что-нибудь на завтра? Если да, то своими байками я, кажется, заставлю тебя всё проспать. Хотя, рассказывать особо нечего,- жмёт плечами, будто невзначай. - Может, посмотрим телевизор, я не знаю? Или ты утомилась за день?
А уж сделать вид, будто она отнюдь не заметила лёгкой красноты мягких скул, рваных жестов, и явной неловкости в чужих глазах – проще простого.

Джей явно колеблется, едва Клэйн вырывает из её слов один-единственный момент, и увенчивает его своим личным рассуждением – абстрактным, дотоле необычным, как только и умеет Агата – О’Нилл до такого, со своим математическим складом ума и прямолинейностью, как до луны и созвездий, оттого она и вскидывает бровь в удивлении, явно не ожидая сравнения собственной же персоны не с невзрачным в своей серости булыжником, а драгоценным камнем, оправленным в злато или серебро. Удивительно – и, одновременно, образцово-показательно. Агата всегда давала О’Нилл цену большую, чем сама Джо, по своему скромному мнению, того заслуживала – для себя она была всего лишь рядовым человеком, одним из тех, что приходит, и уходит. И, кажется, с уходом из жизни Клэйн она определённо поторопилась – или же просто не должна была уходить. Разрыв, коего и не было вовсе – уход, который не осуществился. Они словно сделали паузу, выдержали время, высчитав его до всякой секунды, и для О’Нилл весь этот временной промежуток был точно смазан, точно его и не было вовсе. В сплошной каждодневной рутине без средств к отвлечению и не такое почудится. Жизнь вообще имеет привычку проходить быстро и нарочито незаметно.
И, кажется, Джо достаточно вовремя меняет тему, вставшую едва ли не ребром – быть может, одним глазом замечая глубинное изменение внутренних ощущений самой Агаты, хорошо скрытых от чуждого глаза внешней спокойностью, но слишком прозрачно утаенных от взгляда родного – О’Нилл не знает, имеет ли вообще право считать Клэйн за родную, и сама не может понять, отчего считает столь ненужным выказывать собственные ощущения и порывы. Отчего не может признаться сама себе, да и Агате, заодно, что действительно скучала по ней, что порядком извелась без столь привычного элемента своего бытия, почему вновь и вновь отталкивает её, держа на расстоянии – быть может, старые ножи, воткнутые в спину, тому виной, а что до «грести под одну гребёнку», так О’Нилл всегда была на сие способна. Парадокс всей жизни – любить человека, и его же не признавать. В чём только твоя правда, Джей?
- Выходной – это хорошо,- заместо действительно нужных слов вновь кивает девушка, точно и не сыпля про себя тучей вопросов, будто не находя ответов и убеждаясь в собственной человеческой непригодности – ей всего двадцать четыре, а списать себя на склад морально устаревших хочется уже сейчас. Черт знает что.
И лишь по-свойски скупо усмехается в ответ на предложение присоединиться – сама себя не узнаёт, хотя, для Клэйн, быть может, остаётся всё той же; разве что теперь за непринятием подобного таится вовсе не стеснительность и робость, а что-то более фундаментальное и основательное. Флегматичность, быть может? Ежели так, то не хватало ещё разучиться адекватно воспринимать действительность, в самом-то деле – да и не каждый день в открытую позволяют подобные санкционированные вольности; Джей, а ну-ка встряхнись!
Аутотренинг не выказывает должных результатов – О’Нилл опускает голову на сложенные на столе руки, едва только Агата исчезает из вида, и её шаги легкой и стремительной поступью отдаются по полу мягкой, едва различимой вибрацией, и с силой выдыхает. То, что это всё – нечто запредельно невразумительное, Джейн поняла уже давно, только вот, похоже, для того, чтобы смириться с подобной заторможенностью, потребуется ещё времени. И где вся её решительность, с коей О’Нилл, пребывая в состоянии упрямости барана, ехала из Санта-Крус к Клэйн с надеждами черт знает на что? Неужто рассыпала всю по дороге?
Чашка с недопитым кофе открывается от гладкой поверхности столешницы, а сама Джейн покидает место за столом – поднимается на ноги, направляясь в зарекомендованную ранее Агатой малую гостиную, и, точно опасаясь здесь что-нибудь потревожить, аккуратно опускается на светлый диван, мгновенно находя подле, на кофейном столике, и пульт от телевизора. Жмёт на кнопки, одаряя комнату разномастными звуками различной степени тональности в поисках чего-либо близкого для души, и останавливает выбор, в итоге, на спортивном канале с футбольным матчем – да что ещё смотреть человеку, которого воротит от новостей и мыльных опер? Не очередную на редкость тупую комедию про любовь и студентов, в конце концов.
Но мачт она, увы, практически не смотрит – допивает подостывший вконец кофе, теребя ворот собственной майки, хотя, впрочем, не выдавая собственных размышлений классическим ерзанием на одном месте – пальцы перебирают грубую ткань, цепляясь за рифлёный краешек, и когда, наконец, срываются с воротника, неприятно скользя коротко остриженными ногтями о шершавость, находят своё пристанище на диване подле. Быть может, она нервничает – по крайней мере, именно так и может показаться со стороны – но дело отнюдь не в нервах, а, скорее, в собственной же нерасторопности и неумении грамотно излагать мысли. О чём она только думала, открывая рот – знает же, что ничего толкового никогда говорить не умела, и наврятли сможет когда-нибудь. Но, что сделано, то сделано.
Джей допивает кофе одним глотком, и поднимается со светлой поверхности – футбол упрямо не смотрится, да и кофе уже встаёт поперёк горла, так что, О’Нилл возвращается на кухню, только чтобы не оставлять чашку в малой гостиной. И, заодно, бросает взгляд на часы – Клэйн обещала спуститься вниз минут через двадцать, а О’Нилл, вдруг, кажется, что двадцать минут уже давно прошли. Быть может, оттого она, отставляя чашку в раковину, идёт не в гостиную вовсе, а вверх по лестнице, на второй этаж: хочет было податься в отведённую ей комнату, но потом, помедлив немного в коридоре, подходит к другой двери, ощутимо отталкивая её от себя – петли тихо скрипят, и Джейн, выдыхая, перешагивает порог, тихо прикрывая дверь за собой и щёлкая ручкой замка. Комната Клэйн встречает её бежевыми стенами, просторной кроватью, кою Джо без зазрений может назвать «шикарной», простотой и уютом – одежда, некогда заявленная на Агате, ныне лежит на постели, и О’Нилл обводит комнату, её стены, в поисках двери в ванную комнату, но привлекает взгляд вовсе не её поверхность или блестящая ручка, а тихий плеск воды. Точно решаясь, Джо сжимает и разжимает ладони в кулак, наконец, оборачиваясь к дверному проёму, и ступает к нему близко-близко. Она отталкивает дверь от себя – та поддаётся, отворяясь вовнутрь, легко и вовсе ненавязчиво, и девушка переступает грань порога, выказывая себя в ванной комнате. Выказывая так, точно хозяин своей души, своих поступков и желаний, посеянных буйными ростками свободолюбия, обозначает заранее отведённую для него же территорию – и в карих, едва ли не почерневших иллюзионно от мягкого света помещения глазах, плещется отнюдь не праздное любопытство. Так смотрит и подаёт себя человек, принявший гласное предложение, ответивший на брошенный некогда вызов – в конце концов, она сама её звала, и значение того, осознан ли сей выбор до конца, али же нет, уже практически не имеет разницы.
Джей застаёт Агату всё ещё погруженную в мыльную от пены воду – с подобного ракурса ей заметна лишь её голова и плечи, да заострённый угол коленного сустава, не более того, но для начала достаточно и этого – О’Нилл глухо щёлкает дверной ручкой, облокачиваясь на дверь изнутри ванной комнаты, и со скупым молчанием обводит взглядом чёткую линию бортика ванны, точно погружаясь в транс собственных мыслей. И это отнюдь не нерешительность – скорее, умение тянуть время, с должной вязостью и своим, внутренним тактом. 
«Она сама тебя звала, нет толку очернять ситуацию лишним набором слов.»
Пальцы касаются облицовки двери за спиной, чуть царапая поверхность пластинками ногтей, и в следующую секунду ладонь исчезает с вертикали двери, оставляя после себя лишь едва ли заметный развод тепла – Джей в пару шагов пересекает расстояние, разделяющее её от Клэйн, и опирается руками о орошённую каплями воды грань бортика, проводя по гладкой поверхности, точно оглаживая; и сама же занимает место, дотоле освобождённое от гнёта воды, устраиваясь на бортике ванны так, будто совершенно не находит смущения в толще воды подле, оборачиваясь к Агате визави.
И с секундной заминкой наклоняется к её лицу, ощутимо хватаясь за скат чужих плеч и откидывая Клэйн назад, едва ли не с силой вжимая в ванну – тёмные, чуть подсохшие пряди, спадают на её лицо, мгновенно налипая на чёткие линии скул и лба, но оправить их ни времени, ни желания уже нет; Джей склоняется ближе, растягивая секунды и не открывая взгляда карих глаз от чужих губ – слишком знакомых для того, чтобы изучать их вновь, и слишком давно нетронутых для неё лично, чтобы оторваться хотя бы на миг. Свободный край майки царапает водную гладь и рваные клочья пены поверх, моментально заходясь мокротой, едва только О’Нилл касается её губ своими, точно решаясь, или всё уже давно решив – откуда же столько уверенности в том, что Клэйн не порешит её оттолкнуть, Джейн и самой не ясно, но в ванной лично для неё столь жарко – то ли от испарины воды, то ли от мандража и старых воспоминаний – что думать уж не приходится. Она впутывает её в поцелуй – мягкий, порывистый, дурманящий собственное же подсознание и будто бы не настаивая на ответе, точно вовсе его не требуя, касается губ Агаты маняще легко, следом, точно приноравливаясь и вспоминая былое, смелее и требовательнее, скользя по коже её нижней губы языком и прикусывая, словно пробуя на вкус. Время течёт плавно и медленно, отдаваясь гулом плеска воды в ванной на закромах подсознания, а на самом же деле порыв не занимает и минуты –когда, наконец, Джей сама разрывает поцелуй, пока ещё не найдя повода и должного удобства в текущей позе для того, чтобы его углубить, зато отыскивает в голове нужные слова, О’Нилл отстраняется, судорожно выдыхая и шепча ей в губы:
- Двадцать минут уже прошли,- голос – охрипший от перенапряжения и мнимой духоты, а плечи Клэйн, задерживаемые собственными ладонями, кажутся и вовсе открытым пламенем – Джей поднимает взгляд, зрительно окунаясь в чужие глаза, точно силясь выискать, чем она мыслит и живёт, но находит лишь то знакомое, прочти что старое, с лёгкими оттенками новизны.
И её упрёка в словах про былые убеждения женщины теперь уже нет совсем – хотя, его не бывало там и на момент речи.

Реальность, неярко мигая огнями взлётно-посадочных полос, скатывается к единой точке настоящего – настоящего, пестрящего послевкусием минутных острот чувств и стремлений, мнимой пеленой осторожности и лёгких нот мимолётного страха; страха быть, как и всяк человек, непонятым, непризнанным и изгнанным из царства чужой души, заглянуть в кою удалось лишь одним глазком – и то, украдкой, точно силясь не напортачить вдруг. Знакомый привкус чужой кожи на своих губах – Джей не решается оторваться от неё ни на миг, даже ради того, чтобы выдохнуть и вновь хлебнуть воздуха сполна, едва только Клэйн подаётся вперёд и отвечает, с точностью до малейшего сантиметра сбивая О’Нилл с толку. И в голове – ни дуновения терзающей разум мысли, и ёмкий плеск воды доносится до подкорки сознания словно через ватный слой. Не столь важны слова, как действа – Джейн в один из десятков таковых раз приходит к выводу, что Агата – едва ли не первый человек, с коим ей в подобные минуты важны не столько слова, сколько действа, даже не смотря на явственный мысленный перевес точности и абсолютности в её жизни, как основополагающего всему. Но ведь Клэйн отзывается весьма определённо – и сего хватает более чем сполна.
Агата не стремится ответить на минутное пояснение своей гостьи во вполне возможном остром ключе – к тому моменту Джей практически не слышит её слов, концентрируясь лишь на чужом дыхании, щекочущим струйками воздуха и губах – мягких, манящих и столь желанных сейчас,- не игнорируя, впрочем, и продёрнутые туманом омуты глаз, столь яркие и глубокие, с атласным жемчугом очернённой ночью воды в прохладный сумрак на самом дне – столь отрезвляющих и дурманящих, одновременно. Дыхание перехватывает, будто наваливаясь грузом снизу вверх на солнечное сплетение ребер, грузом плотным и едва ли не необъятным, но столь знакомым и чуть ли не родным – но сей факт отнюдь не мешает Джей принять очередную порцию ласки, задыхаясь то ли от близости Агаты, то ли от раскалённой жаром собственного тела атмосферы. Клэйн касается её губ словно срываясь с годовых оков, точно всё это время считала время вплоть до секунды, и не смела окунуться в чужое искушённое утешение, пробуя его на вкус, и не находя знакомых комбинаций в тех же самых, лишь на первый взгляд, поцелуях и руках. Быть может, это то самое чувство, когда ты понимаешь, что, чёрт, дело совсем не в том, куда пристроить своё «хочу», а в том, что тебя едва ли не током бьёт, прошивая насквозь, когда любимый и дорогой человек сжимает твои запястья, руша их хрупкость и оплавляя кожу до красноты россыпи полумесяцев засосов на ней. И удовлетворение накрывает тебя с головой не от тщедушной стимуляции, а от осознания того, что под тобой извивается тело, которому ты делаешь безумно приятно, которое стонет и задыхается именно из-за тебя.
Тело сквозь ощутимо сотрясает крупная дрожь, едва Клэйн подаётся ближе, приобнимая Джей за шею рукой, прижимаясь своим телом к ней и орошая майку каплями воды на коже, тут же размазывая россыпь серебристой жидкости на ткани, и О’Нилл ненавязчиво отвечает, сплетая свой язык с её, одаряет любимую женщину лаской и отнюдь не мнимым стремлением довести до точки бессознательной страсти, и улавливает мгновение для вдоха, лишь когда Агата отрывается, избавляя Джея от налипшей к буквально воспламенившейся от желания кожи борцовки – тело обдаёт водой и пеной в ванной, но объятия Клэйн махом перекрывают всё, что только можно. О’Нилл наклоняется ближе, едва тёмная ткань майки спадает на пол к её ногам, и цепляется за губы хозяйки дома лёгким, щадящим укусом, будто придавая поцелую остроты; и теперь уже сама проникает меж губ языком, целуя женщину тягуче-плавно, пьяняще, горячо и смело, перехватывая обманчиво хрупкими ладонями заместо плеч её стан, и сжимая до невозможности, оставляя красные полосы разводов на чужом бархате кожи – точно силясь не оборвать значимо шаткой связи между ними двоими. И значимо отзывается на чужие руки на своей спине, через раз выдыхая воздух, дробя поцелуй на составные части лишь секундами. Жалеть тут, действительно, не о чём – они вместе вспоминают давно хорошо забытое старое, придавая ему оттенки новизны.
Клэйн отстраняется, поднимаясь из воды, и жидкость вперемешку с белесыми хлопьями лавандовой пени стекают вниз по её груди, плоскому животу, скользя по ногам и утопая в воде вновь – Джей подставляет Агате свои руки в качестве должной опоры, кивая, точно в забытье, и отзывается глубоким шёпотом:
- Конечно,- и сама же поднимается со скользкого бортика ванны, не отпуская ладоней и пальцев Клэйн, но, зато, ловко подаваясь вперёд и дотягиваясь одной рукой до крана, переключая смеситель – вода бурчанием отзывается в трубах и шланге душа, взрываясь затем буйным потоком и тут же лупя по коже и волосам женщин ниспадающим потоком тёплой воды, смывая с одной пену, а с другой же – сомнения и остатки тревог. Джей отстраняется, глядя на Агату снизу вверх, и скользит по её бокам, сжимая бёдра и одаривая взглядом потемневших глаз и без того изученное когда-то тело, точно в первый раз, восхищаясь и едва ли держа себя в руках – наклоняется к ней, прижимаясь губами к выступающей косточке бедра, помимо того смывая пену выше и сбоку, и мажет языком вверх, до линии рёбер, чертя на коже линии и рисуя только ей одной ведомые и знакомые символы, целый ряд их – частично смытая пена всё ещё отдаёт лавандовый привкус, но О’Нилл, кажется, сие вовсе не тревожит; наконец, сжимая зубами кожу над мечевидным отростком грудины, вновь поднимает глаза кверху, осторожно касаясь ската плеч Агаты, рук, полусфер груди, смывая пелену пены, и не отрывая взгляда от тела, точно не смея налюбоваться. И открывается лишь в поисках монохрома полотенец – тщетных, увы, ибо обзора предоставляется не столь уж много, а развернуться не позволяет внутренний спектр стремлений и возможных промахов. Словно сейчас весь мир сосредоточен на чужом теле и желаниях, а свои собственные порывы – вовсе не закон.