Спустя столько времени, Трой вряд ли вспомнил бы точный адрес Солнечного замка, но, к счастью, обладал неплохой зрительной памятью, за счёт которой дорога вспомнилась относительно быстро и без дополнительных усилий.
Петляя по улицам и переулкам, он старался не обращать внимания на сосущее под ложечкой чувство – верный признак сильного душевного волнения. В памяти то и дело всплывали забытые, казалось, картинки из прошлого...
– Три месяца, а воспоминаний – на целую жизнь... – Выплывая из омута нахлынувших дел давно минувших дней, посетовал Коллинз.
В самом деле, за такой, казалось бы, непродолжительный срок он пережил многое – и многое переосмыслил в отношении себя и своей способности любить, верить, прощать... Даже спустя два года он вряд ли сумел бы сказать, что ничего не испытывает к Шону Хорсмену, хотя, разумеется, не признался бы в этом даже самому себе.
На ум внезапно пришёл вчерашний вопрос Паркера о том, занято ли его, Троя, сердце. Что же он ему ответил? Впрочем, сейчас это совершенно неважно – обманывать себя тем, что простил и забыл Хорсмена – слишком по-детски...
Разгулявшиеся нервы требовали хоть какого-нибудь успокоения, поэтому журналист, на мгновение отпустив руль, вынул из пачки сигарету и, щёлкнув всегдашней «Zippo», прикурил, втягивая сухой и крепкий табачный дым. Он всегда скептически относился к изречениям о том, что сигареты помогают успокоить нервы, но именно сегодня почувствовал, что теория, над которой он всю жизнь откровенно подтрунивал, с блеском подтверждалась.
Мужчина постарался мысленно переключиться на что-нибудь нейтральное, не вызывающее настолько сильных эмоций, но, как назло, ничего иного в голову не лезло. Он включил было радио, но тут же нажал на кнопку «Off», заслышав первые аккорды гнусной попсовой мелодии, полившейся из динамиков – бессмысленной и, что самое неприятное, неотвязной...
В очередной раз крутанув руль, шотландец выехал на подъездную дорожку, откуда открывался, возможно, и не самый лучший, но вполне впечатляющий вид на Солнечный замок. При первом взгляде на него, в сознание Троя снова вернулись воспоминания, которые он, как мог, отгонял всю дорогу – только теперь картинки были ярче, насыщеннее, словно всё произошло два дня, а не два года назад.
Сделав глубокий вздох, редактор въехал в предусмотрительно распахнутые ворота и, выбираясь из машины, окинул особняк взглядом – теперь уже с близкого расстояния.
Со смешанным чувством грусти и удовольствия он узнавал полузабытые детали отделки замка, силился вспомнить, сколько же окон выходит на фасад (когда-то они вместе с Шоном считали их, сидя на лужайке перед домом), вдыхал какой-то особенный, витавший почему-то только в этом месте аромат, сильнее всего напомнивший ему о трёх месяцах, проведённых в этом особняке вместе с его хозяином...
Он улыбнулся, осознав, что воспоминания, нахлынувшие с приездом в это место, были, вопреки собственным страхам и мрачным ожиданиям, тёплыми и приятными.
– А зачем помнить плохое? – Мысленно похвалил собственную память Коллинз. – Лучше оставлять себе лучшие моменты...
Несколько приободрившись и, таким образом, обретя пошатнувшуюся было уверенность – нет, не в себе – в собственном эмоциональном состоянии, журналист преодолел лестницу и постучал в дверь замысловатым дверным молотком.
– Откроет дверь сам или пришлёт горничную? – С интересом сам у себя спросил мужчина. – Вспомнить бы ещё, как её зовут...
За дверью послышались шаги, и Коллинз почувствовал, что сердце с каждой минутой начинает колотиться всё чаще...

Дверь отворилась – и сердце, замершее было, ухнуло вниз. Конечно, Шон не изменит своим привычкам и не поднимет свой драгоценный зад даже ради него.
– Хотя, почему «даже»? – Элегически спросил сам у себя Трой. – Правильнее было бы сказать «тем более»...
Коротко поприветствовав домработницу, он проследовал за ней знакомыми коридорами, думая о том, как ему поприветствовать Хорсмена.
– Привет? Здравствуйте? – С одной стороны, некоторые детали их общей биографии позволяли избегать официальности в разговоре, с другой же – визит Коллинза был обусловлен, в первую очередь, сугубо профессиональным интересом.
Положение спас сам хозяин дома.
– Привет… Крис.
– Привет, Шон, – спокойно поприветствовал он бывшего любовника и, пользуясь тем, что тот на него не смотрит, слабо усмехнулся – только Хорсмен называл его вторым именем. – Рад тебя видеть...
Последние слова были лишены холодной вежливости и офисной неискренности – впрочем, теплоты и участия в них тоже не было. Лишь ностальгическая искренность с лёгким налётом грусти, за которую впоследствии Трой себя от души поругает.
Он маялся на пороге комнаты в нерешительности и, сподобившись, наконец, сделать несколько неуверенных шагов, приблизился к человеку, которого любил два года назад и... любит до сих пор, но упорно гонит эту мысль от себя.
Нужно было что-то сказать, чтобы не затягивать гнетущее молчание, однако на ум не приходило решительно ничего. Трой всматривался в знакомые черты и пытался уловить в них хоть какое-нибудь чувство...
– Ты хотел видеть Редактора, – наконец, выдавил он из себя. – Я приехал.
Шотландец сомневался, что Шон читает Светскую хронику, поэтому был готов к тому, что тот не будет осведомлён о повышении своего бывшего любовника в должности. Впрочем, напрасных иллюзий по этому поводу он тоже не питал, а следовательно, на восторг и восхищение от этого факта не рассчитывал.
В памяти внезапно всплыла их первая встреча – тогда Трой был штатным корреспондентом Светской хроники и пришёл к совсем ещё юному Шону, чтобы осветить приобретение его родителями этого самого дома и попутно взять у младшего Хорсмена интервью. Тогда Шон встречал его сам и был в относительно хорошем расположении духа, хотя и не лишён некой холодности...
Теперь же дверь ему открыла горничная, а сам Хорсмен, вопреки своему обыкновению, выглядел не самым лучшим образом и, по-видимому, пребывал в нетипичном для него настроении. Это было странно, если учесть, что Бритни уверила Коллинза в относительной несерьёзности аварии.
– Хотя, с дорожно-транспортными происшествиями никогда нельзя быть уверенным наверняка... Что для одного несерьёзно, для другого – трагедия, – подумал было журналист, – но Шон?..
Он всё стоял и смотрел на Хорсмена сверху вниз: тёплый плед, домашняя одежда, большая кружка с каким-то напитком – скорее всего лёгким и успокаивающим, потому что вряд ли Шон стал бы пить алкоголь кружками... Такого Хорсмена Трой не видел ни разу – и дело даже не в домашнем облачении (уж кому-кому, а Коллинзу приходилось видеть юношу в разной степени раздетости); дело было в его состоянии, которое шотландца по необъяснимым причинам тревожило.
– Как ты? – Тихо спросил он у парня, стараясь не выдать собственное волнение, которое, как подозревал редактор, и так было написано на его собственном лице.
Обманывать себя не было никакого смысла – эта неожиданная встреча напомнила ему о том, по какой именно причине он так и не смог завести близкие отношения на протяжении последних двух лет. И причина эта была отнюдь не работой, как он убеждал всех вокруг, включая самого себя...
– Нельзя об этом думать, – одёрнул сам себя Трой. – По крайней мере, уж точно не здесь и не сейчас...

Всё ещё прислушиваясь к себе, Трой послушно присел на указанное Шоном кресло и выпрямился – всё в облике журналиста говорило о мучительной борьбе с собственным напряжением, которое никак не желало покидать своего хозяина. Он два года лелеял надежду на то, что когда-нибудь снова встретится со своим бывшим возлюбленным – что, в сущности, не было таким уж невероятным, поскольку в таком не слишком отягощённом коммерцией городе, как Питтсбург, население было сравнительно небольшим – не в пример меньше многомиллионных Мехико, Дели, Пекина, Москвы или Нью-Йорка. С течением времени эта надежда слабела и как бы уменьшалась в размерах, но совсем не исчезала, в итоге превратившись в некое подобие мысленной песчинки в душе – вроде она и не мешает, но ты всё время её чувствуешь...
На случай встречи у Коллинза даже была заготовлена своего рода речь, за два года вылизанная до блеска профессиональным взглядом редактора и столь же прекрасно отрепетированная – только теперь, когда встреча эта состоялась, все слова, долгими бессонными ночами (а иногда – и днями) сложенные в развёрнутые сложноподчинённые предложения с обилием второстепенных членов, вылетели у редактора из головы.
Эта встреча была настолько же неожиданной, насколько предопределённой, подобно провидению, свыше – она, словно по воле какого-то Великого и Могучего шутника, состоялась именно в тот момент, когда песчинка уже готова была насовсем покинуть свою нишу в душе Троя. И теперь он, всё время со дня расставания с Шоном размышлявший, какой она будет – эта встреча, не мог разобраться в своих разлетающихся в разные стороны мыслях.
Ещё совсем недавно Коллинзу казалось, что от Хорсмена у него остались лишь обида, горечь и навсегда потерянная вера в любовь – а теперь он с удивлением и даже некоторым удовольствием для себя отметил, что помнит каждую родинку на теле своего бывшего бойфренда. Почему-то именно эти родинки, которыми, как ночное небо звёздами, была усыпана кожа на груди Шона, всё время их непродолжительного романа не давали Трою покоя, став своеобразным фетишем, святыней – чем-то настолько личным, что никогда не вытаскивалось из глубин души даже для того, чтобы проверить его наличие... Оказалось, что эти фетиш и святыня, временем и постоянно копившимися повседневными заботами задвинутые на самую дальнюю полку сознания, никуда не исчезли – даже наоборот, заявили о собственном существовании гораздо ярче, чем это было два года назад. Осознав это, шотландец подумал о том, что его сокровенные мысли были подобны некогда любимому блюду перед изголодавшимся человеком – для него аромат знакомого блюда, вероятно, никогда не был настолько сильным и аппетитным, как после мучительно долгого голодания...
Жалобно-умилительный взгляд из-под длинных ресниц Хорсмена словно послужил продолжением мыслей журналиста, не сразу заметившего на подбородке бывшего любовника синяк, переливавшийся всеми цветами радуги – от зеленовато-коричневого до лилово-чёрного. И только голос Шона, энергичный, бодрый, наконец, вернул – хоть и не без труда – шотландца на землю.
– Вижу, что отлично, – пробормотал Коллинз с лёгким налётом язвительности. – Ты просто красавец! – Он, забывшись, чуть не применил к бывшему бойфренду притяжательное местоимение «мой», но вовремя спохватился, осознав пугающую разницу между понятиями «мой» и «уже не мой», самым чудовищным в которой была именно частица «уже»...
– Ненавижу эту служебную часть речи, – с тоской подумалось Трою, – именно она отнимает у людей веру в то, что всё ещё будет – и непременно хорошо, замечательно, так, как не было ещё никогда...
Его размышления прервали следующие слова блондина: – Хотя, стоп, твои читатели наверняка любят чего-то поострее… Можешь написать, что некий злопыхатель решил покончить с поколением Хорсменов, попутно избавляясь от случайных жителей Питтсбурга, но, хотя Шон и не заметил испорченных тормозов, ему удалось отделаться лёгкими царапинами… Впрочем, как и его мотоциклу.
Впервые в жизни Коллинзу было совершенно, абсолютно наплевать на то, что любят или чего не любят его читатели. Он вряд ли позволил бы себе даже мимолётом предположить, что его личные переживания затмят всё, включая с таким трудом доставшуюся ему профессию. Раньше так оно и было – теперь ему было всё равно: всё-таки вчерашний совет Паркера произвёл на него впечатление.
– Брось! – Решив последовать совету полуливанца и довериться Хорсмену в очередной раз, произнёс новый, улучшенный Джонни Паркером Трой. – Неужели ты думаешь, что я приехал к тебе исключительно потому, что мне, кроме моих непосредственных обязанностей проверки статей и выпуска их в печать, нечем заняться? – Он пристально посмотрел в серо-голубые глаза Шона, ощутив как внутри поднимается старательно затравленное чувство – нежность. – Мои читатели вполне могут удовлетвориться краткой заметкой о том, что сын Хорсменов – наследник своих богатых и знаменитых родителей – тоже не застрахован от того, чтобы попадать в неприятные ситуации. Они, знаешь ли, любят почитать, испугаться, а затем злорадно порадоваться, что это не с ними произошло... – Он тепло улыбнулся Шону – впервые за сегодняшний день.
– А я – люблю тебя. И приехал исключительно к тебе... – Мысленно продолжил начатую фразу Коллинз. – Но никогда не скажу об этом вслух...
Всё встало на свои места – не было смысла больше себя обманывать. Он любит Шона Хорсмена – даже спустя два года после расставания. Даже несмотря на то, что сам настоял на разрыве отношений. Даже отдавая себе отчёт в том, что вряд ли снова будет с ним вместе. Раньше он бы подумал, что сошёл с ума – теперь ему было всё равно.
– Если бы я не видел сейчас тебя, я бы подумал, что моя секретарша заблудилась в реальности, – растягивая слова, проинформировал редактор. – Но даже глядя на твою весьма... – он воздел глаза к потолку, словно надеясь увидеть там нужное слово, – специфическую внешность, я не могу поверить в то, что ты допустил такую оплошность – ты, который не позволял себе оплошностей никогда. Почти никогда... – Трой поспешно добавил два последних слова, как бы ни на что не намекая, но на самом деле имея в виду событие, из-за которого уже два года истово терпеть не может Рождество.
– А не допустил бы тогда – я бы так и жил с тобой, пока ты сам не ушёл бы от меня... – Невесело констатировал он – к счастью, снова мысленно.
В то, что кто-то пожелал Хорсмену-младшему смерти, верилось охотно и без труда – даже если отмести его специфическое хобби, даже если не принимать в расчёт ревнивых брошенных представителей обоих полов, даже если закрыть глаза на его характер, всегда найдётся какой-нибудь псих, страдающий идейной бедностью, комплексом неполноценности, завистью и манией величия одновременно.
– Сотни тысяч подобных случаев происходят по всему миру ежедневно, но задумываться над этим начинаешь только тогда, когда с ними сталкиваешься – лично или через знакомых, неважно...
Не успев мысленно закончить эту философскую фразу, шотландец вынужден был признать, что из этих сотен тысяч случаев он вряд ли бы задумался над каким-либо, если бы только он не случился с тем, кто представлял для него потенциальный профессиональный интерес.
Он украдкой бросил взгляд на поменявшего положение Шона, словно пытаясь на глаз определить, не подслушал ли тот его крамольные мысли – по виду Хорсмена можно было сделать успокоительный для себя вывод, что тот ничего такого не заметил...
– А ты чем порадуешь? – Внезапно поинтересовался бывший (или теперь правильнее было бы сказать «нынешний») возлюбленный у Троя, чем поверг того в смятение.
Коллинз всерьёз задумался над тем, что можно рассказать человеку, с которым ты расстался не в ходе трёхчасовых нудных переговоров, которые тот иногда вёл в своём кабинете, не после бурного скандала со взаимными упрёками и летающими по дому посудой и предметами меблировки, а после того, как ты сам тщательно собрал все свои вещи в три аккуратных чемодана – каждый немного больше другого, молча заказал такси и уехал к себе, после чего с курьером передал своему бывшему бойфренду его вещи, оставленные тем уже в твоей собственной квартире. В первом случае можно мило и необременительно поговорить о карьере или каких-нибудь мелочах вроде погоды или курса доллара на мировом рынке, во втором – с удовольствием в очередной раз вылить на того, кого когда-то без памяти любил, ушат словесных помоев, а вот с третьим – именно тем, который произошёл у Троя с Шоном – возникают большие проблемы.
Быть может, ему следовало бы рассказать Шону о том, как он учился жить без него: снова привыкать ужинать в одиночестве; возвращаться в пустую квартиру, где временами хотелось выть волком от непрекращающегося отчаяния и безысходности; по нескольку раз подряд отдавать вещи в химчистку, потому что ему всё время казалось, что они до сих пор хранят на себе запах Хорсмена – хотя, конечно, этот запах хранили не вещи, а мозг Коллинза, который, к сожалению, нельзя сдать в химчистку?..
Или, может, сказать, что всех, кого он встретил после него, он мысленно сравнивал с Шоном и, поняв, что те даже отдалённо не соответствуют его бывшему любовнику, мгновенно терял к ним всякий интерес?..
Или поведать о том, что, казалось, разучился любить, а сегодня, словно после затянувшихся Рождественских каникул, вернулся за школьную парту, чтобы снова всё вспомнить?..
Или плюнуть на сокровенность и рассказать про его родинки и то, какие эмоции они будят в его, Троя, душе?..
Или просто ограничиться тремя самыми главными в жизни любого человека словами?..
– Мне нечего тебе рассказать, Шон, – закрыв глаза, соврал Трой. – Если хочешь, можешь задать мне какой-то конкретный вопрос...
Раньше он никогда не смог бы предположить, что врать будет так сложно – теперь ему было всё равно...

Трой сдержанно улыбнулся, принимая весьма ненавязчивую смену темы. Его позабавило то, что Шон предпочёл дипломатично направить разговор в нужное и интересное для себя русло, нежели прямо согласиться с тем, что жизнь Коллинза на протяжении этих двух лет ему была совсем неинтересна.
– Искупаться? – Подаваясь навстречу собеседнику и копируя интонацию и выражение лица последнего, переспросил журналист. – Весьма оригинальный конкретный вопрос... – В его последних словах был неприкрытый сарказм, но Трой с упорством престарелого актёра доигрывал свою роль, не меняя выбранного тона и выражения лица.
Словно всёрьёз задумавшись, редактор склонил, по своей давней привычке, голову набок и слегка прищурил глаза. В голове и правда то и дело вспыхивали разрозненные обрывки мыслей: о том, что купального костюма нет и в помине (поскольку он не рассчитывал на подобного рода предложение), что Шон совершенно точно начнёт проявлять совсем не платонический интерес (на что тот сам весьма прозрачно намекнул) и как себя вести в предполагаемой ситуации. Но даже эти вполне резонные мысли не могли притормозить внезапно проснувшиеся чувства Троя, подогреваемые интересом и каким-то совершенно особым азартом, который он не испытывал со времён своей бытности посланником Солнца в компании таких же длинноволосых нечёсаных хиппи, каким он сам был когда-то – в свои семнадцать лет.
– Хм... Наверное, мне не стоит отказываться от твоего предложения, – продолжая игру, ухмыльнулся Коллинз, – как ты считаешь?
Его тон и лёгкость, с которой он согласился неведомо на что, шли вразрез с мыслями о том, что потом он тысячу раз пожалеет о содеянном – в этот раз ему хотелось любить Шона на некотором отдалении, словно тот был наркотиком, вводимым пациенту исключительно в медицинских целях, ради избавления больного от зависимости.
Подивившись особой двусмысленности этого сравнения, журналист констатировал, что, когда дело касается нежных чувств, мозг не включается совсем или включается после того момента, когда он так остро был необходим. Уже почти пожалев о том, что принял предложение, Трой хотел было сказать, что воспользуется им в другой раз (что было бы ни чем иным как вежливым отказом), но не успел произнести ни слова, поскольку Шон, развив заслуживающую восхищения при его физическом состоянии активность, уже предложил Коллинзу выпить. Поняв, что отступать назад уже нельзя, ибо это нарушит всякие правила приличия, шотландец легко поднялся из кресла и, неслышно проследовав за Хорсменом, стал у того за спиной, разглядывая плотный ряд высококлассных дорогих бутылок. Всё здесь было как надо: и джин в плоской бутылке, и коньяк – наоборот, в солидной и тяжёлой, и широкоплечий мартини, и пузатое соломенное кьянти...
Трою хотелось виски – он тут тоже имелся, на любой, даже самый взыскательный вкус. Придирчиво прислушавшись к себе, Коллинз ткнул пальцем в бутылку «Gold Label» – его тёплый орехово-ванильный с примесью морского аромат как нельзя лучше отражал текущее настроение шотландца.
– Я бы выпил вот это, – мужчина слегка понизил голос, чтобы не напугать стоявшего в непосредственной близости Шона, который не слышал, как Трой к нему подошёл. – Выпьешь со мной? – он во второй раз за относительно непродолжительное время разговора с бывшим любовником тепло улыбнулся ему, искренне надеясь, что тот не воспримет этот своеобразный жест слишком тривиально.
В дополнение к оставшимся крохам желания поскорее убежать из этого дома как можно дальше – уехать, улететь, появилось новое – прикоснуться к Хорсмену: провести ладонью по его светлым волосам, дотронуться до гладко выбритой щеки, взять за руку – неважно. Главным на данный момент казалось ощутить тепло его тела на своей ладони – желание весьма опасное, поскольку последствия оно могло повлечь непредсказуемые.
Осознав это, Трой засунул руки в карманы, от чего старательно пытался себя отучить с тех пор, как стал занимать сколько-нибудь значительный пост в газете – но сейчас это было единственным способом не поддаться наваждению и исключить физический контакт.

– Считаю в уме и иногда на калькуляторе, – продолжая игру, поставил Шон в известность Троя, на что тот не стал отвечать, ограничившись лишь картинным выражением лица из компьютерных комиксов «Oh, really?!». Но надолго удерживать на своём лице эту эмоцию Коллинзу не довелось, поскольку следующая фраза Хорсмена заставила шотландца лениво полуопустить веки, из-под которых начинали загораться хищным блеском ярко-голубые глаза.
Брюнет задумался было над тем, знал ли Шон заранее и наверняка, что Трой примет его предложение, однако решил не испытывать свою интуицию в отношении прозорливости Хорсмена – ещё в то время, когда они были вместе, наверняка утверждать относительно Шона что-либо было делом неблагодарным и бессмысленным.
Принимая от блондина тяжёлый стакан с восемнадцатилетним виски, шотландец, словно возвращаясь к себе самому двухлетней давности, машинально отметил, что его бывший возлюбленный допустил в антураже всего лишь одну оплошность – и виски был хорошо охлаждён, и подан чистым, однако именно этот сорт легендарного «Johnnie Walker», в отличие от всех остальных, подаётся в удлинённых элегантных шотах.
– И как это я не рассказал ему об этом? – С долей досады на себя подумал Трой.
Строго говоря, к «Gold Label» полагался ещё и тёмный шоколад в качестве десерта, однако без этой детали, как сам для себя отметил Коллинз, вполне можно обойтись. Он уже поднёс стакан к губам, чтобы сделать первый глоток, когда Шон сделал совершенно невозможную, по меркам редактора, вещь – вытащил руку того из кармана и сжал её в ладони.
Ощутив ладонь бывшего бойфренда на своей, журналист в который раз убедился, что обаятельному наркодилеру каким-то только ему одному известным способом удаётся читать чужие мысли и словно невзначай исполнять чужие же мимолётные желания. Трой на мгновение сжал сплетённые с его собственными пальцы Хорсмена, словно боясь отпустить его – словно полагая, что удержав за руку, он сумет удержать его и в своей жизни...
Словив себя на этой мысли, Коллинз мягко высвободил ладонь из прочно сплетённых пальцев Шона, будто ему вдруг стало неприятно или неуютно – и тут же испытал нечто, похожее на разочарование, ибо ладони вдруг стало пусто и холодно.
Чтобы прийти в себя, редактору пришлось зажмуриться и несколько секунд трясти головой из стороны в сторону, как бы разбрасывая ненужные мысли по дальним углам сознания. Освободившимся сознанием он сумел оценить масштаб увечий блондина, заставивших журналиста невольно поёжиться.
Впрочем, если не считать многочисленных ссадин и синяков, покрывающих тело Хорсмена равномерным слоем, изъянов в его фигуре не было (что, в общем-то, не было таким уж неожиданным, поскольку он всегда следил за собой и поддерживал себя в потрясающей физической форме).
Сделав-таки глоток виски, Коллинз ощутил, как во рту теплеет от мягкого и нежного вкуса этого напитка, как это ощущение спускается по горлу, но, вопреки всяким законам анатомии, отзывается не в желудке, а в сердце – параллельно с этим в голове начинает легко и приятно шуметь, словно напоминая о ночи, проведённой в компании не только с интересными людьми, но и с не менее интересными алкогольными напитками.
Он наблюдал, как обнажённый Шон разрезает доселе спокойную гладь воды и испытывал своего рода смущение – но не оттого, что видит того в неглиже, а оттого, имеет ли он на это право...
Ответом на его невысказанный вслух вопрос послужило приглашение Хорсмена присоединиться к нему. Слова были изрядно сдобрены обаянием и определённой долей вызова, что журналист, безусловно, оценил, наградив бывшего любовника залоснившимся взглядом и двусмысленной полуухмылкой.
– ...ответь на второй конкретный вопрос: с кем ты сейчас? – Тем временем решил прощупать почву под ногами драгдилер.
Трой аккуратно примостил свой стакан рядом с уже стоявшим на бортике бокалом Шона, медленно стянул с себя лёгкий пуловер, обнажая грудь, и, подаваясь навстречу Хорсмену, поинтересовался:
– А тебе на всё равно? – Это не было грубостью, поскольку и тон, и выражение лица говорили совсем не о желании оскорбить или обидить собеседника, но всё же смысл фразы был достаточно прозрачен.
После этого маленького выступления, Коллинз невозмутимо стянул с себя брюки, не заботясь о том, чтобы сложить их аккуратной стопкой и, оставшись в одном белье, присел рядом с Шоном на край бассейна, опустив ноги в воду и наблюдая за реакцией своего визави.

Садясь на бортик бассейна в непосредственной близости от Шона, Коллинз краем сознания предполагал возможность подобного поворота событий – но подготовиться к нему не успел: вода встретила его резко, жёстко, немилосердно хлестнув по подбородку и заставив сделать несколько судорожных, панических движений, чтобы оказаться над поверхностью водной глади. Жадно глотнув воздух, Трой сделал спасительный вдох, который тут же отобрал Хорсмен, пользуясь затуманенным воспоминаниями, алкоголем и паникой сознанием своего бывшего любовника.
Его прикосновения отдались на коже журналиста слабым разрядом тока, который вернул мужчине способность трезво оценивать ситуацию. Он не стал вырываться или пытаться уклониться от объятий и поцелуев бывшего молодого человека, прекрасно осознавая, что ещё несколько десятков минут назад ничего не желал так горячо и истово, как оказаться в этих самых объятиях и почувствовать на себе эти самые поцелуи...
Однако шотландец отдавал себе отчёт и в том, что для Шона всё происходящее – не более чем игра. Но играть по предложенным правилам и быть скорее игрушкой в руках кукловода, нежели самим игроком, Коллинз не желал. И он принял решение.
– Поиграем... – Мысленно соглашаясь на невысказанное вслух предложение, Трой сузил наливающиеся ультрамариновым блеском глаза. – Только правила я изменю, перераспределив роли и самостоятельно раздав партии...
– За решимость, Крис!
Редактор протянул руку к своему стакану, словно повинуясь салютовавшему Хорсмену, но, вместо того, чтобы сделать глоток, поднял стакан над головой блондина и меланхолично вылил остатки благородного скотча на и без того уже мокрые волосы их обладателя.
–...Или за это? – Подражая тону самого Шона, продолжил он вереницу его вопросов.
Наблюдая, как по светлым волосам бывшего бойфренда стекает коричневая жидкость, причудливо смешивающаяся с кристально прозрачной водой бассейна и распадающаяся на сотни оттенков, журналист испытал восхитительный по своей силе азарт. Он провёл своими губами по влажным от воды, мартини и виски губам Шона, словно пробуя их на вкус, после чего требовательно скользнул в его рот языком, погружаясь в вожделенное состояние блаженного и сладострастного забытья. Закрыв глаза, он на короткое мгновение подумал, что вода является прекрасным проводником тока – и электрический разряд, возникший от прикосновения Хорсмена к его голому телу, только усилился...
Он уже почти забыл, что собирался довести свою партию до конца, когда с огромным трудом оторвался от знакомых губ. Но отступать было не в правилах Троя Коллинза, поэтому тот, не освобождаясь от продолжавшего сдерживать его в своих объятиях Шона, отклонился к уху блондина и, касаясь губами ушной раковины, прошептал:
– Я тебе не дрессированный пудель и демонстрировать предсказуемую реакцию не стану.
Сопроводив свои слова более чем двусмысленным укусом за мочку уха, редактор мягко вывернулся из державших его за талию рук и, подтянувшись на руках, перенёс свое тело через бортик бассейна, выбираясь из воды.
Повернувшись спиной к Шону, Трой стянул насквозь промокшие трусы и, не одеваясь, невозмутимо прошёл к стойке с полотенцами, откуда по-хозяйски взял одно и, обернув его вокруг бёдер, повернулся-таки к оставшемуся в воде Хорсмену, выжидающе глядя в его глаза.
Реакцию последнего никогда нельзя было ни просчитать, ни предугадать – во многом из-за превосходного самообладания наркоторговца, однако брюнет не сомневался, что подобного поведения от него Шон вряд ли ожидал. И это знание вселяло злорадное удовлетворение.
Обманывать себя в том, что подобная выходка сойдёт ему с рук, Коллинз даже не пытался, а посему с удвоенным интересом, вниманием и изрядной долей неослабевающего азарта ждал ответного хода своего бывшего любовника. В том, что тот непременно его сделает, шотландец, по понятным причинам, не сомневался – однако это обстоятельство не пугало, а скорее радовало, или, правильнее будет сказать, подогревало нетерпение журналиста.

Трюк сработал безошибочно – Шон был не из тех людей, которые молча проглатывают пилюлю, посему, жаждя отмщения, выбрался из бассейна вслед за редактором. Мысленно поаплодировав себе за находчивость, он внимательно следил за неспешно приближающимся Хорсменом – всё в его облике напоминало хитрого, холодного и расчётливого снежного барса, готовящегося к прыжку – наносить ответный удар. И – даже в такой ситуации Коллинз не мог этого не отметить – невообразимо грациозного и во всех смыслах возбуждающего в своей хитрости, холодности и расчётливости. И это в некоторой степени пугало Криса.
Остановившись в опасной близости от шотландца, блондин с ядом в голосе отметил:
– У тебя интересный подход к клиентам.
– Мои непосредственные клиенты – мои читатели, – холодно обронил Трой. – А те, о ком я пишу, – не более, чем часть моей работы, – он приблизил лицо вплотную к лицу бывшего бойфренда – так, что при желании можно было дотянуться губами до его губ, вкус которых журналист за сегодняшний день уже успел ощутить дважды. – Ничего личного...
Последние слова намеренно были сказаны полушёпотом, чтобы голосом не выдать очевидную ложь, которая, как тешил себя надеждой Коллинз, осталась скрытой для Хорсмена.
Его передвижения в пространстве, колкости и игра с различными интонациями и выражениями лица не смогла ввести шотландца в заблуждение, но всё же усыпить бдительность редактора наркодилеру с успехом удалось – его молчаливый выпад с помощью стакана возымел возложенное на него действие, заставив брюнета вздрогнуть от неожиданности и на краткий миг дёрнуть ступнёй, которую пронзила несильная, но вполне себе ощутимая и острая боль.
– Вот обезьяна неаккуратная! – Не удержался от мысленного выпада Трой, вмиг забывший, что ещё совсем недавно сравнивал бывшего партнёра с грациозным барсом.
Следующей за вполне справедливым мысленным возгласом возмущения реакцией было почти мазохистское удовлетворение тем обстоятельством, что такой опытный игрок, как Шон, по-видимому, не желал мириться с переоблачением из охотника в жертву и стремился любой ценой вернуть себе возложенное на него родителями, достатком и собственным характером положение.
Скрипнув для порядка зубами от обиды и начинающей пульсировать боли в стопе, редактор исподлобья прожигал спину обнажённого Хорсмена, искренне желая ему споткнуться.
Когда это и впрямь случилось, тот чуть не запрыгал, хлопая в ладоши, от детского восторга – до тех пор, пока не осознал, что порез на ноге – не единственная потеря на сегодня. Очередной стали брюки, безнадёжно испорченные вермутом.
Почти зарычав от новой вспышки гнева, Коллинз с трудом удержался от того, чтобы не высказать вслух свою уверенность о близкой связи Шона с неуклюжим приматом. Сделав над собой усилие, он молча дождался, пока бывший возлюбленный подаст ему лейкопластырь. Зажав средним и указательным пальцем бумажную упаковку, Ти выдернул её из рук Хорсмена, подавляя опасное желание наотмашь ударить того по лицу. Удерживая на лице бесстрастное выражение, он молча размотал полотенце и, присев на корточки, промакнул им кровоточащий порез, после чего, зубами разорвав обёртку, заклеил его лейкопластырем.
Эти нехитрые манипуляции помогли шотландцу немного успокоиться, поэтому, когда тот вновь поднялся на высоту собственного роста, его глаза уже утратили тот кобальтовый оттенок, которыми горели несколько мгновений назад.
Повинуясь внезапному порыву, он твёрдой рукой взялся за украшенный синяком подбородок Шона, притягивая его лицо ближе и заставляя податься вперёд – словно надеясь, что физическая боль, которую он сейчас причиняет Хорсмену, сможет искупить собственную душевную боль, которая хоть и утихала на время, но окончательно не исчезала.
– Где ты набрался этой пошлости? – Округлив приобрётшие циановый оттенок глаза, с деланным удивлением поинтересовался брюнет. – Раньше ты действовал более... – он замолчал, подбирая нужный эпитет, – изящно. Или ты настолько пресытился достойными и образованными, что теперь имеешь дело лишь с теми, на кого эти примитивные уловки производят впечатление? – По-прежнему не отпуская подбородок блондина, Ти поводил им из стороны в сторону, словно подкрепляя свои следующие слова: – В моём случае ты ошибся – проникнуться я не смог.
Задумавшись, словно принимая какое-то трудное решение, он наклонил голову.
– Дать тебе второй шанс? – Не меняя положения головы и держа подбородок Хорсмена большим и указательным пальцем, поинтересовался Трой. – Я был о тебе гораздо лучшего мнения, поэтому убеждён, что ты должен реабилитироваться. – Он наклонился к лицу Шона и, задевая его губы своими, вызывающе добавил: – Хочешь?